Беглянка (сборник)
Шрифт:
– Вкуснота, – ничуть не покривив душой, сказала Робин. Насчет вина у нее не было такой уверенности: она предпочитала что-нибудь послаще. – Это ваше традиционное блюдо?
– На самом деле нет. Черногория не славится своей кухней. Мы не кулинары.
Тут грех было не спросить:
– А кто вы?
– А вы кто?
– Канадка.
– Да нет. Вы-то чем славитесь?
Робин смешалась, почувствовала себя идиоткой. Но все же рассмеялась:
– Не знаю. Наверное, ничем.
– Черногорцы – мастера кричать, вопить и драться. Они – как Юнона. Требуют дрессировки.
Он
Зазвучал какой-то джаз.
У Робин никогда не было возлюбленного, даже друга. Так уж сложилось… вернее, не сложилось – почему? Она не знала. Конечно, на ней была Джоанна, но ведь другие девушки как-то изворачивались, хотя многим жилось нелегко. Дело, видимо, заключалось в том, что она в свое время не проявила должной настойчивости. В ее родном городке девушки заводили серьезные романы еще в школе; некоторые даже бросали учебу и выскакивали замуж. А девушкам из семей другого круга – тем немногим, чьи родители могли оплатить их обучение в колледже, – перед отъездом полагалось расстаться со школьными дружками, чтобы подыскать для себя более перспективные варианты. Брошенные юноши были нарасхват, и девушки с замедленной реакцией рисковали остаться на бобах. За определенной возрастной чертой все прибывающие в город молодые люди оказывались женатыми.
Робин упустила свою возможность. Поехав учиться на медсестру, она могла бы начать с чистого листа. Будущие медсестры могли попытать счастья с докторами. Но и здесь Робин сплоховала. Хотя и не сразу это поняла. Она была слишком серьезной – вот в чем, видимо, ее проблема. В том, что слишком серьезно воспринимала, к примеру, «Короля Лира», но не танцы и не теннис. Бывает такая серьезность, которая способна свести на нет приятную внешность. Но Робин ни разу не позавидовала другим девушкам, которые отхватили себе мужей. Более того, она даже не представляла, кого хотела бы видеть своим мужем.
Нельзя сказать, что Робин была в принципе против замужества. Она просто выжидала, как будто ей все еще было пятнадцать лет, и лишь изредка задумывалась об истинном положении дел. Время от времени девушки с работы знакомили ее с какими-то молодыми людьми, но у нее вызывали ужас те, что считались перспективными кандидатами. А недавно ее напугал Уиллард, который в шутку сказал, что когда-нибудь переедет к ней и поможет ухаживать за Джоанной.
Знакомые теперь ее оправдывали, даже хвалили, уверовав, что она с самого начала решила посвятить себя Джоанне.
После ужина он предложил ей, прежде чем сесть в поезд, прогуляться вдоль реки. Она согласилась, но он сказал, что в таком случае должен узнать ее имя.
– Вдруг мне понадобится
Она назвалась.
– Робин – это на вашем языке означает «малиновка»?
– Да, красногрудая малиновка, – не задумываясь подтвердила она, как уже не раз делала прежде. Но обмерла от стыда и перешла в наступление: – Теперь ваша очередь.
Его звали Дэниел.
– Данило. Но здесь – Дэниел.
– «Здесь» – это здесь, – сказала она все тем же разбитным тоном, еще не оправившись от «красногрудой малиновки». – А «там» – это где? У себя в Черногории вы живете в городе или в деревне?
– Я жил в горах.
Пока они сидели в гостиной над магазинчиком, между ними была дистанция, и Робин не боялась – и не надеялась, – что эта дистанция будет нарушена каким-нибудь бесцеремонным, неуклюжим или коварным движением. Пару раз такое позволяли себе другие мужчины, и ей становилось неприятно. Теперь же Робин и Дэниел волей-неволей шли рядом, довольно близко; попадись кто-нибудь им навстречу, они бы вынужденно потеснились и соприкоснулись локтями. Или же он мог бы пропустить ее вперед, и тогда его рука или грудь на мгновение коснулась бы ее спины. От таких мыслей, и еще от того, что со стороны они, вероятно, смотрелись влюбленной парочкой, у Робин зудели и напрягались плечи, равно как и ближайшая к нему рука.
Он стал расспрашивать про «Антония и Клеопатру»: понравился ли ей спектакль (да) и какая сцена понравилась больше всего. Тут ей полезли в голову смелые, реалистичные объятия, но признаться в этом вслух она не посмела.
– Сцена ближе к концу, – ответила Робин, – когда Клеопатра собирается положить себе на тело змею, – она чуть не сказала «на грудь», но спохватилась, хотя «тело» звучало ненамного лучше, – и тут входит старик с корзиной винных ягод, в которой приносит аспида, и начинает вроде как сыпать шутками. Наверное, этот эпизод понравился мне своей неожиданностью. Нет, другие сцены мне тоже понравились, мне все понравилось, но тут было нечто совсем иное.
– Да, – сказал он, – я тоже люблю эту сцену.
– Вы ходили на спектакль?
– Нет. Я сейчас коплю деньги. Но когда-то я много читал Шекспира – на курсах английского. Днем я изучал часовое дело, а вечером – английский. А вы что изучали?
– Да как вам сказать, – ответила она. – В школе – толком ничего. А потом – все, что полагается, чтобы выучиться на медсестру.
– Чтобы выучиться на медсестру, нужно много знать. Я так думаю.
Потом они заговорили о вечерней прохладе, насколько она приятна, и как заметно удлинились ночи, хотя еще только начало августа. И про Юнону – как она увязалась было за ними, но сразу одумалась, когда он дал ей команду охранять магазин. Их разговор походил на заранее оговоренную уловку, на ширму из условностей, заслонявшую то, что с каждой минутой становилось между ними все более неизбежным и необратимым.
Но при свете вокзальных огней все, что сулило надежду и тайну, мгновенно развеялось. К окошку кассы выстроилась очередь; он встал в хвост и купил для нее билет. Они вышли на перрон, где уже толпились пассажиры.