Бегущий по лабиринту
Шрифт:
Мальчик конвульсивно дергался, а кровь, продолжавшая струиться из раны, рта и носа мальчика, заливала Томасу руки. Глаза Чака закатились, превратившись в две пустые белые сферы.
— Чак… — позвал Томас, на этот раз шепотом.
Ведь можно что-то сделать! Его можно спасти! Они должны…
Внезапно конвульсии прекратились, и мальчик затих. Глаза вернулись в нормальное положение и сфокусировались на Томасе, словно все еще цеплялись за жизнь.
— То… мас… — едва слышно произнес он одно-единственное слово.
— Держись, Чак, — ответил Томас. — Не умирай! Борись!
Никто не шелохнулся, и в глубине души Томас понимал, почему: теперь ничем помочь было уже нельзя. Все кончено. Перед глазами у Томаса поплыли темные круги, зал покачнулся и закружился.
Нет, —думал он. — Не Чак! Только не Чак! Кто угодно, только не он!
— Томас, — прошептал Чак. — Найди… мою… маму… — Он хрипло закашлялся. Изо рта во все стороны полетели кровавые брызги. — Скажи ей…
Он не договорил. Глаза его закрылись, тело обмякло, и Чак испустил последний вздох.
Томас все смотрели смотрел на него. На безжизненное тело друга.
И тут с ним что-то произошло. Он чувствовал, как глубоко в груди, словно из маленького зернышка, зарождается ярость, жажда мести, ненависть. Внутри разрасталось что-то мрачное и жуткое, прорастая сквозь легкие, шею, руки и ноги, сквозь мозг, а потом будто взорвалось и вырвалось наружу.
Он выпустил тело Чака из рук, встал, трясясь всем телом, и повернулся лицом к двум визитерам.
А затем в его мозгу будто что-то перемкнуло. Он абсолютно и окончательно обезумел.
Томас ринулся вперед и, вцепившись в глотку Галли пальцами, словно клешнями, повалил его на пол. Затем уселся на него сверху, зажал туловище противника ногами, чтобы тот не смог увернуться, и начал избивать.
Удерживая врага за горло левой рукой, он прижимал Галли к полу, а правым кулаком всаживал удары в лицо. Один за другим. Бил по скулам, по носу. Обрушивал удар за ударом. Слышался хруст костей, текла кровь, зал оглашали дикие вопли, и было не разобрать, чьи громче — Томаса или Галли. Он все бил и бил его, вкладывая в удары всю ярость, которая в нем накипела, страшнее которой он еще не испытывал никогда в жизни.
Когда Минхо и Ньют стали оттаскивать его в сторону, он все еще продолжал неистово молотить руками в воздухе. Кураторы волокли его по полу, а юноша извивался всем телом, яростно сопротивляясь, и орал, требуя, чтобы его отпустили. Томас испепелял Галли взглядом, буквально осязая, как из глаз у него вырывается огненный поток ненависти и устремляется к лежащему навзничь врагу.
Но вдруг — так же быстро, как и возникли — гнев и жажда мести иссякли. Остались только мысли о Чаке.
Томас высвободился из рук Минхо и Ньюта, подбежал к обмякшему безжизненному телу друга и подхватил его на руки, не обращая внимания на кровь и маску смерти, застывшую на лице мальчика.
— Нет! — закричал Томас, пожираемый горем. — Нет!
К нему подошла Тереза и положила на плечо руку, но он стряхнул ее.
— Я пообещал ему! — взревел он и сам понял, что в голосе появились доселе незнакомые нотки. Томас визжал почти как сумасшедший. — Я пообещал ему, что спасу и верну
Тереза молчала и лишь кивала, опустив голову.
Томас крепко, изо всех сил прижал Чака к груди, словно это могло помочь вернуть его к жизни или хотя бы показать, как сильно благодарен он ему за спасение и дружбу, которую мальчишка, в отличие от других, предложил в Глэйде.
Томас плакал навзрыд, рыдал, как никогда раньше, и его громкие всхлипывания разносились по залу, словно стенания несчастного, подвергнутого изуверским пыткам.
ГЛАВА ШЕСТИДЕСЯТАЯ
Наконец Томас взял себя в руки и постарался спрятать боль глубоко в сердце. В Глэйде Чак стал для него некой путеводной звездой, символом того, что рано или поздно они вернутся к нормальной жизни. Будут спать в кроватях, есть яичницу с беконом на завтрак, ходить в школу, а родители будут целовать их перед сном. В общем, будут счастливы.
А теперь Чака не стало. И его обмякшее тело, которое Томас продолжал сжимать, казалось зловещим предзнаменованием того, что всем надеждам на благополучное будущее не только не суждено сбыться, но и сам мир далеко не таков, каким Томас его представлял. Даже после побега из Лабиринта впереди их ожидали суровые дни. Жизнь, полная горя.
В тех обрывочных воспоминаниях, которые и обрывочными-то можно было назвать с натяжкой, Томас не видел ничего, вселяющего надежду.
Он постарался перебороть боль, заточить ее глубоко в душе. Ради Терезы. Ради Ньюта и Минхо. Какие бы невзгоды их ни ожидали, они будут преодолевать их вместе, и сейчас это было самым главным.
Томас отпустил Чака и резко отвернулся, стараясь не смотреть на почерневшую от крови рубашку мальчика. Смахнул со щек слезы, вытер глаза, попутно думая о том, что ему следовало бы стыдиться истерики, а он ее нисколько не стыдится. Наконец он поднял голову и посмотрел на Терезу. Заглянул в большие синие глаза, исполненные грусти — как за Чака, так и за него самого. Томас был в этом уверен.
Она наклонилась и, взяв за руку, помогла встать. И после того как Томас поднялся, они уже не отпускали друг друга, продолжая держаться за руки. Юноша стиснул ладонь Терезы, пытаясь передать, что сейчас испытывает. Никто не промолвил ни слова; большинство глэйдеров просто стояли и смотрели на тело Чака с непроницаемыми лицами, словно они давно перешагнули ту грань, за которой еще могли что-то чувствовать. На Галли, который неподвижно лежал на полу, хотя и дышал, не смотрел никто.
Тишину нарушила женщина из ПОРОКа.
— Все, что происходит, происходит с определенной целью, — сказала она. Теперь в ее голосе не сквозили жесткие нотки. — Вы должны это понять.
Томас посмотрел на нее, вкладывая во взгляд всю заключенную в душе ненависть, но не двинулся с места.
Тереза положила руку ему на плечо и легонько его сжала.
— И что теперь? — спросила она мысленно.
— Не знаю, — ответил он. — Я не могу…