Бегущий по лезвию бритвы (сборник)(др.перевод)
Шрифт:
Он продолжал подзадоривать.
— Ты не можешь сказать, какая из них обладает историчностью. Вокруг нее нет никакого ореола или некоего духа ауры.
— Вот здорово, — сказала девушка.
Она вытаращила глаза.
— Это и в самом деле правда, что одна из них была у него в тот день?
— Конечно. И я знаю, какая именно. Теперь понимаешь суть того, что я говорю? Все это жуткое жульничество они надувают сами себя. Я имею в виду то, что пусть какой-то пистолет был в какой-то известной битве, ну скажем, при Геттисберге, но он остался точно таким же, как будто его там
Он постучал себя по лбу.
— Это в мозгу, а не в пистолете. Когда-то я сам был коллекционером. Фактически из-за этого я и занялся этим бизнесом. Я собирал почтовые марки. Английских колоний.
Девушка стояла у окна, сложив на груди руки, и смотрела на огни центра Сан-Франциско.
— Мать и отец часто говорили, что мы бы не проиграли войну, если бы он был жив, — сказала она.
— О’кей, — продолжал Уиндем-Матсен. — Теперь предположим, что в прошлом году канадское правительство или кто-то там еще, не важно, находит матрицы, с которых делают старые марки, и хороший запас типографской краски…
— Я не верю, что какая-то из этих зажигалок принадлежала Франклину Рузвельту, — сказала девушка.
Уиндем-Матсен расхохотался.
— Так в этом-то как раз и весь смысл моих рассуждений! Я должен это тебе доказать с помощью каких-то допущений, бумаг, удостоверяющих подлинность. Поэтому-то все это и является надувательством, массовым самообманом. Ценность вещи доказывает бумага, а не сам предмет.
— Покажите мне эту бумагу.
— Пожалуйста.
Он вскочил и снова ушел в кабинет, где снял со стены взятый в рамку сертификат Смитсоновского института. Документ и зажигалка обошлись ему в целое состояние, но они стоили того, так как это давало ему возможность доказывать, что он прав, говоря, что слово «подделка», по сути, ничего не значит.
— Кольт сорок четвертого калибра есть кольт сорок четвертого калибра, — обратился он к девушке, выходя из кабинета. — Речь здесь идет о размере отверстия дула, о форме, об убийстве и меткости стрельбы, а не о том, когда он сделан. Речь идет о…
Она протянула руку. Он передал ей документ.
— Значит, вот эта подлинная, — сказала она наконец.
— Да, именно эта.
— Мне, пожалуй, пора уходить, — сказала девушка. — Мы еще встретимся с вами в другой раз.
Она положила на столик документ и зажигалку и пошла в спальню, где оставила одежду.
— Зачем? — вскричал он взволнованно. Он последовал за ней. — Ты же знаешь, что сейчас мы в полной безопасности: жена вернется через несколько недель. Я же объяснял тебе ситуацию. У нее отслоение сетчатки.
— Не в этом дело.
— Тогда в чем же?
— Пожалуйста, вызови мне педикеб, — сказала Рита, — пока я оденусь.
— Я отвезу тебя, — сердито сказал он.
Она оделась и, пока он доставал из шкафа пальто, стала молча бродить по номеру.
Она задумалась, погрузилась в себя, даже казалась несколько угнетенной. Он понял, что прошлое вызывает у людей печаль. «Ну и черт с ним. Зачем это я решил привести именно этот пример? Но ведь она такая молоденькая — я думал, что ей вряд ли известно это имя».
Возле книжного
— Вы читали это? — спросила она, вытаскивая книгу.
Прищурившись, он взглянул.
Мрачная обложка. Роман.
— Нет, — сказал он. — Это купила жена. Она много читает.
— Вам бы следовало прочитать эту книгу.
Все еще чувствуя разочарование, он взял книгу и посмотрел название. «Саранча садится тучей».
— Это одна из тех, запрещенных в Бостоне книг? — спросил он.
— Она запрещена всюду в Соединенных Штатах и, конечно, в Европе.
Она подошла к двери и остановилась, ожидая его.
— Я слышал об этом Готорне Абеденсене.
На самом деле он впервые столкнулся с этой фамилией. Единственное, что он знал об этой книге, это то, что сейчас она очень популярна. Еще одна причуда, еще один пункт массового помешательства. Он нагнулся и положил книгу на место.
— На беллетристику у меня нет времени. Я слишком занят работой.
«Секретарши, — подумал он язвительно, — читают эту дрянь, лежа дома в постели перед тем, как уснуть. Это их возбуждает. Вместо того, чтобы заняться чем-нибудь настоящим, чего они боятся, а на самом деле страстно желают».
— Одна из любовных историй? — спросил он, сердито открыв дверь в кабинет.
— Нет, — ответила она. — О войне.
Пока они шли по коридору к лифту, она сказала:
— Он пишет то же самое, что говорили мои родители.
— Кто? Этот Абеденсен?
— Его теория вот в чем: если бы Джо Зангара не попал в него, то он бы вытянул Америку из депрессии и вооружил бы ее так, что…
Она замолчала, так как они подошли к лифту, где в ожидании стояли люди.
Позже, когда они ехали по ночному городу в «мерседес-бенце» Уиндема-Матсена, она продолжила рассказ.
— Согласно теории Абеденсена, Рузвельт должен был быть ужасно сильным президентом, таким же сильным, как Линкольн. Он показал себя за тот год, когда был у власти, всеми своими действиями и делами. Книга, конечно, не документ. Я имею в виду то, что она написана как роман. Рузвельт не убит в Майами, он продолжает править страной, и в 1936 году его переизбирают, так что он президент до 1940 года, когда война уже началась. Не понимаете? Он все еще президент, когда Германия нападает на Англию, Францию и Польшу. И он все это видит. Он заставляет Америку стать сильной. Гарнер был на самом деле дрянным президентом. Во многом из того, что произошло, повинен именно он. А затем, в 1940 году, вместо избранного демократами Бриккера…
— Это согласно Абеденсену, — прервал ее Уиндем-Матсен. Он взглянул на сидевшую рядом девушку.
«Боже, — подумал он, — прочтут какую-то книжонку и вот разглагольствуют!»
— Его гипотеза в том, что в 1940 году вместо сторонников невмешательства Бриккера президентом стал Рексфорд Тагвелл.
Ее чистое хорошенькое лицо, освещенное уличными огнями, раскраснелось от волнения, глаза расширились, она говорила, размахивая руками.
— Он стал активно продолжать антифашистскую линию Рузвельта, поэтому Германия побоялась прийти на помощь Японии в 1941 году. Она не выполнила условия Договора. Понимаешь?