Бел-горюч камень

Борисова Ариадна Валентиновна

– Мария, смотри, что за ягоды?

– Помидоры.

Изочка вспомнила помидоры и удивилась:

– Почему маленькие?

– Сорт такой.

– А это что – большое?

– Тыква.

– Купим, а?

– Дорого.

– Мариечка, давай купим! Вдруг там карета!

– Какая еще карета? – не поняла Мария.

– Золушкина.

– Дурочка, – рассердилась Мария. – Скоро в школу, а она в Золушку верит.

– Ты же сама рассказывала!

– То сказка.

– В сказке все понарошку?

– Да.

– Значит, неправда? Совсем-совсем,

ни капельки?

– Ох, горе мое почемучное! Цыгане шастают, того и гляди сумку стащат, а тут ты лезешь с вопросами…

– Что будет, если стащат?

– Ничего не будет! Ни тебе портфеля, ни мне ботинок!

…Значит, Золушки не было. И хрустальных туфелек тоже.

Изочка решила вообще больше не разговаривать, но сейчас же спросила:

– Цыгане – воры?

– Цыгане – это народ, – почему-то смутилась Мария. – Среди них есть люди, которые воруют.

– Сумки?

– Сумки, деньги… и слишком любопытных девочек.

Изочка обиделась. Зачем Мария говорит неправду, если цыгане – не сказка? Не может быть, чтобы люди воровали чужих девочек. У них в народе, что ли, своих нет?

В вещевых рядах колобродило и волновалось пятнистое море – лица, лица, столько не увидишь за целый год, уследить невозможно за их перемещением. Они мельтешили, трепетали, плавились в вибрирующем от зноя и гомона воздухе. Девушка в накинутой на плечи новой телогрейке, как больную овцу, качала в руках вывернутый наизнанку кудрявый тулуп. Прямо над Изочкиной головой, чудом не зацепив косицу, пронесли большущую железяку с острыми краями, кажется, плуг. Вкусно пахли дымленой кожей кипы новых торбазов, и вышивка на оленьих унтах полыхала северным сиянием. Мельком оглядев радужные бисерные вставки, Изочка убедилась: «Матушка Майис красивее вышивает».

Чернявый паренек, придерживая велосипед просунутой в раму ногой, потряхивал глянцевой стопкой открыток. Кусок ватмана с приклеенными показательными открытками коробился на руле… Ах! Какие хорошенькие девочки в воздушных платьях! Прелестные котята, щенята, ангелы, красавицы на усыпанных цветами качелях! Изочка сжала мамину ладонь:

– Купим?..

– Зачем? Кому дарить?

– Тебе, Мариечка! Я бы подарила тебе вон ту собачку красивенькую! Или принцессу с веером! Нет, лучше с розами, где «Люби меня, как я тебя»!

– А без открытки не любишь?

– Люблю… А ты?

– И я – без открытки…

На неструганых досках, словно выпотрошенные из тележек старьевщиков, высились груды тряпья, откровенный хлам и военные обноски – выцветшие гимнастерки, кители, солдатские штаны. Солдат на костылях, с бликующей на груди медалью, продавал шинель, меченную темными пятнами то ли пороха, то ли крови. Стоял он на правой ноге, а на левой штанина была смотана чуть ниже колена. Рядом сидел человек с закрытыми глазами и неподвижным лицом, на шее у него висела дощечка, на коленях лежала кепка с несколькими копейками. Изочка прочла надпись на дощечке: «Я оставил глаза на войне» и съежилась от жалости: она-то видела слепого, могла рассматривать его вдавленные в глазницы

веки, а он ее не видел…

Кепка звякнула медяками.

– Благодарю, – сказал слепой и безошибочно наклонил голову в сторону Марии.

– Носки, варежки! Варежки, носки! – тоскливо голосила маленькая старушка, не поднимая глаз от вязанья.

Носки были серые, на вид мягкие и пушистые, а на самом деле, Изочка знала, ужасно колкие. Тетя Матрена связала ей похожие из выческов дворовой собаки Шарика… И – вот так встреча! – одноглазый огородный сторож разложил на земле свои тальниковые корчаги. Изочка поздоровалась вежливо, сторож еле кивнул, важный, будто царь всех продавцов.

Не успела она задуматься о неожиданной заносчивости старика, как высмотрела за его спиной светло-желтый, в мелкую пупырышку, портфель. Держал его застенчивый дяденька в очках на веревочке.

– Настоящая кожа, тисненая, – краснея, сказал он подошедшей Марии.

– Потертый портфель, – с осуждением покачала она головой. – На углу трещина.

– Зато с замочком, вот ключи, – дяденька стыдливо позвенел двумя ключиками на шнурке и привязал его к ручке. – Внутри три отделения, среднее на кнопке. Московской фабрики производство, с такими министры ходят, качество как у трофейного… Недорого прошу.

– Ладно, – сдалась Мария.

Сделали первую покупку и отправились дальше. Ходили, ходили… Пищевое и тряпичное изобилие мелькало в глазах, карусельная кутерьма смешанных языков, ругани и зазывалок превратилась в нескончаемый, на одной ноте, гвалт. Легкий поначалу портфель стал тяжелее и оттягивал руку, будто шаг за шагом в него сыпался незримый песок.

Пока Мария примерялась к черным ботинкам с высокой шнуровкой и выторговывала заказанную сметану, Изочкин растерянный взгляд наконец уперся в связку круглых колбас и золотистых окороков под навесами в мясном ряду. Очень хотелось есть, еще больше – пить.

В густых волнах копчено-кровяных запахов, готовясь к посадке, хищно парили перламутрово-зеленые мухи. Изочка глотала голодные слюнки. Одновременно ее слегка подташнивало из-за мух и неаппетитных ворохов несвежих, скользких костей. В магазинском отделе «Мясо-рыба» тоже продавались такие кости. Мария изредка брала их и вымачивала с древесным углем. Уголь вбирал плохой запах, и получался вполне съедобный суп… Ну ничего, вот наступит через семь лет коммунизм… Жаль, сметана чужая, нельзя съесть. У Майис Изочка ела сметану бесплатно, а в городе за нее надо платить большие деньги, у Марии столько не бывает…

Мария повернула назад. Изочка с облегчением повлеклась мимо тальниковых корчаг, не глянув на сторожа, раз он такой гордый, мимо колючих носков голосящей старушки, одежной рухляди и слепого человека с дощечкой и кепкой… Солдата на костылях не было. Наверное, продал шинель.

Пестрые горы овощей, мешков и чесночно-земляные запахи остались позади. Изочка втянулась за Марией в истекающий из ворот ручеек людей. Домой! Дома хлеб и суп из свеклы с зеленым луком.