Белая ферязь
Шрифт:
Найдёт, нет? Не знаю. «Святая Анна» вмёрзла в лёд и дрейфует, и я, разумеется, координат не знаю, только вот так, приблизительно — «к северо-востоку от Новой Земли». Возможности ледокольного парохода ограничены, это не атомный ледокол «Сибирь». Но попробовать-то можно. Если осторожно. По краешку ледяного поля.
Сегодня четверг, вышла «Газетка», но из Москвы её привезут только завтра. В «Газетке» будет последний рассказ «Как Непоседа раков ловил», и объявление, что с первого сентября подписавшиеся на «Газетку» на целый год получат в качестве премии новейшую
С Непоседой пора заканчивать. Переходить от младшего школьного возраста к среднему? Некогда, некогда. К среднему и старшему! Тайны, приключения, поединки, бокс против джиу-джитсу, аэропланы, субмарины и орбитальные ракетопланы!
Но… Но предварительно следует изменить позицию. Барон А. ОТМА — это вам не студент, подрабатывающий сочинительством авантюрных романчиков, совсем нет! Барон А. ОТМА — это имя, это афиша, это касса! Да, касса! Как писал великий русский поэт Некрасов? Великий русский поэт Некрасов писал так:
За убежденье, за любовь
Иди, и гибни безупрёчно
Умрешь не даром, дело прочно,
Когда под ним струится кровь
Любят, любят всякого рода вожди посылать ведомых на смерть, на каторгу, в изгнание. Верный сотрудник некрасовского «Современника» Чернышевский угодил на каторгу, а что Некрасов? А Некрасов тем временем обживет новокупленное поместье, Карабиху, арендует охотничьи угодья за невероятные пять тысяч рублей в год, пьёт шампанское, кушает устриц, скорбит о тяжкой доле русского народа — в общем, что обычно и делают идейные и прочие лидеры. Дескать, сейчас вам тяжело, будет ещё тяжелее, но вы терпите, жертвуйте жизнью — ради детей! Ваши дети будут жить в счастливой стране!
Но и дети слышат то же самое. И внуки. И правнуки.
Нет, нет и нет! Я никого на смерть посылать не стану! К лишениям призывать не буду! Пояса затягивать не позволю! Год от года народ мой будет жить лучше, чище, богаче! Семиверстных шагов не ждите, широко шагать — порты порвать. Шаги будут самые обыкновенные, даже медленные — как опытный человек идёт по болоту. Слегой опробует место, ещё опробует, если результат сомнительный — дуроломом не попрёт, будет искать путь, может, и длиннее, но безопаснее.
Я понимаю, что это во мне говорит восьмилетний ребенок. Или семнадцатилетний юноша. Кто в детстве и юности не желал всеобщего счастья? Всякий желал! Всякий, живший в достатке, в хорошей семье, с любящими родителями, с дружными братьями и сёстрами. Нет, существуют, конечно, моральные уроды, маньяки, социопаты, для которых чужие муки — наслаждение, но я-то, я-то не такой?
Я спросил себя — и замер. Стал ждать отклика души.
Пришел ответ: не такой! Нет во мне радости от чужого горя, чужих страданий, чужих невзгод.
Ну, ладно, допустим, большинство желает всеобщего счастья, даром, и чтобы никто не ушёл обиженным, допустим. Но почему не получается?
А потому, что человек не скотина. Это скотина в стойле получает всё без усилий, даром — и научно рассчитанный рацион, и чистоту,
А человек должен работать на счастье всю жизнь. Во всех смыслах не быть скотиной! И иметь это счастье тоже всю жизнь, а не ждать морковкина заговения.
— Ваше императорское высочество желает ещё что-нибудь? — капитан Саблин отвлёк меня от возвышенных мечтаний.
— Желаю? Нет, ничего не желаю. Пока не желаю, — и хорошо, что отвлёк. А то я бы дошёл «от каждого по способностям, каждому по труду!». Хороший девиз, известный девиз, но что-то не сработал. То ли власть вредная оказалась, то ли способностей не хватило.
Так что делать?
Уже хорошо и то, что я знаю, чего делать ни в коем случае не нужно.
Я огляделся. Вижу, взрослые заскучали. Сидит малец, что-то рисует в альбоме, глаза мечтательные, а они, взрослые, не могут даже по рюмочке выпить, а лучше бы по три.
Пусть терпят. Вечером, перед отбоем, каждому по чарке водки велю выдать. Если Рара, конечно, одобрит. Ну, или не водки, а финь-шампаня, так в это время называют подлинный французский коньяк лучшего сорта. Хотя есть и наш, отечественный финь-шампань, с заводов господина Шустова. Это я слышал разговор Рара с Петенькой, мужем ma tante Ольгой Александровной. Сам-то я не пью, конечно. И там, в двадцать первом веке, не пил. Здоровье не позволяло.
— Если вы, господа, отдохнули, то не продолжить ли нам знакомство с городом? — сжалился я.
— Если так будет угодно вашему императорскому высочеству, — с достоинством ответил капитан Саблин.
И мы продолжили. Съездили в Кадриорг, побывали на развалинах монастыря святой Биргитты, всё, что предписывает брошюрка для туристов.
И в запланированное время вернулись на «Штандарт»
Где меня встретила Мария с заплаканными глазами:
— Алексей, ты только не волнуйся слишком!
— Что случилось?
— Джой умер.
Глава 20
4 июля 1913 года, четверг
Потери только начинаются
Джой лежал на своём коврике в углу каюты. Лежал на боку, оскалив пасть, глаза мутные.
Я присел на корточки.
Не дышит. Умер. Без сомнения.
Со мной были сестры, и больше никого. Дядек и мсье Пьера я попросил нас не тревожить.
Там, в двадцать первом веке, собаки у меня не было. С собакой хлопотно, с собакой гулять нужно, собака — это большая ответственность, говорила мать, и всё верно говорила. Какой из меня выгуливатель собак? Ну, и ещё они кусаются, собаки. Даже свои, собственные. Играясь, возьмёт, да и и тяпнет за лодыжку. Не прокусив кожу. Обычному человеку пустяк, в крайнем случае смазал индовазином, и забыл. А вот для гемофилика — серьёзный ущерб. Кровоизлияние в суставную сумку, и всё тому сопутствующее.