Белая ферязь
Шрифт:
Урок броненосца «Потёмкина» даром не прошёл: время от времени Papa обедает вместе с нижними чинами. Вот так запросто, садится за стол и обедает. Справа нижний чин, слева нижний чин, напротив нижние чины, а в центре — Papa. И ест, понятно, из общего котла. Отец матросам, так сказать.
Но ведь злодеи могут, могут распропагандировать человека, заставить угрозами, или просто подкупить? Могут! И потому рядом со мной дядьки. И пробковый шлем на голове. А рядом с Papa — вестовой Загоруйко, два метра три сантиметра. Он однажды в цирке боролся против самого Поддубного. Из публики, желающий.
Так и живем.
Я тоже подумал пообедать с нижними чинами, но решил, что это чересчур для меня. Я скоромного не ем, а экипажу даже в дни поста разрешено мясо, судовой священник благословляет: моряку нужна сила, а пост — это не диета, пост — это очищение души.
Поэтому после прогулки я вернулся в свою каюту. К варёной свекле и черешне. Небольшой перекус. Витамины, микроэлементы. Откуда я это знаю, если никакого двадцать первого века не было? Сам придумал. Или слышал. Их, витамины, открыл наш человек, Казимир Функ, варшавский еврей. В эмиграции, само собой.
Эх…
Нужно и с этим что-то делать. Где-то я читал теорию обеднения урана. Если взять урановую руду, то содержания урана в ней очень невелико. А содержание урана-235, того самого, и вовсе ничтожно. Чтобы выделить его из общей массы, нужны усилия и усилия. Но без этого ничтожного по количеству урана-235 оставшееся вещество резко теряет в ценности.
Так и с нацией: для её обесценивания достаточно лишить её ничтожной по численности, но чрезвычайно важной активной части.
Что, в общем-то, и происходит на наших глазах под крики «Пусть катятся, без них воздух будет чище!»
Мдя…
Глава 19
4 июля 1913 года, четверг
После дождичка
Мечта моя сбылась: «Штандарт» пришёл в Ревель. Заграница! То есть для меня из двадцать первого века заграница, а сейчас, в одна тысяча девятьсот тринадцатом Ревель вполне себе наш город. Город Российской Империи. Мама побывала в нём школьницей, в советской время, и всегда, когда речь шла о сказках, говорила что лучшая сказка — это Таллин, жаль, теперь в него из России не попасть, Эстония — очень недружественная страна.
В двадцать шестом году двадцать первого века не попасть, а в тринадцатом году двадцатого — запросто.
И я попал.
Вот и погляжу.
День мы проводим врозь.
Утром был дождик, но лёгкий, пустячный. После завтрака прекратился, и небо стало синим, а солнце — ярким. Балтика!
Рара перебрался на крейсер Рюрик, будет наблюдать учебные стрельбы. Остальные наши пока остаются на «Штандарте» — в Ревеле они уже были. А меня одного отпускать на берег не хотели. Как так — одного?
Да я один тоже не хочу, отвечал я. Со мной поедет дядька Клим.
Этого мало, сказала Mama. Дядька Клим не обладает в глазах властей достаточным авторитетом.
А ещё со мной будет мсье Пьер, швейцарский подданный.
Уже лучше, сказала Mama, но всё-таки не то.
А я? Разве я сам не авторитет для властей? Я — цесаревич. Второе
Но ты же хочешь сойти на берег инкогнито, с секретным предписанием, спросил Рара — разговор этот был вчера.
Ну да.
Тогда для окружающих ты будешь гимназистом-приготовишкой. Согласись, маловато для властей.
Пришлось согласиться.
И мне выдали в сопровождающие Николая Павловича Саблина, Российского императорского флота капитана второго ранга. Это вам не гимназист!
Николай Павловича я, конечно, знал. Он и за столом с нами не раз сидел, обедал или ужинал, и много чего нам рассказывал. Особенно интересными были рассказы о Цусимском сражении, и о китайском восстании ихэтуаней. Он не книги пересказывал, он сам был и в сражении, на крейсере «Алмаз», и в Китае. Понятно, что версии его были приглаженными, щадящими чувства дам и детей, но всё равно было не по себе. Стреляешь, стреляешь по японским крейсерам, а проку чуть. Но «Алмаз» — крейсер лёгкий, скоростной, хоть и не бронированный. Потому и не бронированный, что скоростной. Прорвался во Владивосток. Сумел.
Так что Николаю Павловичу я был рад, пусть сопровождает.
И вот в назначенное время мы сошли на берег (натерпелся же я страху!) и сели в первый попавшийся экипаж, случайно оказавшийся в порту. Хороший экипаж, поместительный. Я сижу рядом с Николаем Павловичем, вольготно, без стеснения, напротив нас мсье Пьер с дядькой Климом. Тоже поместились, хотя дядька Клим человек корпулентный, пудов на пять, на пять с половиной потянет.
И лошади хорошие, я уже стал немножко разбираться в лошадях. Как не разбираться, если куда ни глянь — лошади. Автомобили же пока даже не роскошь, а диковинка. Как слоны. У нас в Царском Селе живет слон, натуральный. Забавный, да, но опять же — держать слона для семейной утехи мне кажется излишеством. Я потихоньку склоняю Рара передать его в зоопарк, и вообще — сделать Петербургский Зоопарк лучшим зоопарком мира!
Он воспринимает это как детскую прихоть, но сказал, что подумает.
Пусть думает. Забот у Государя и в самом деле много. Не до зоопарков. Но если я доживу пусть не до короны, а хотя бы до совершеннолетия, то непременно сделаю столичный зоопарк если не лучшим в мире, то одним из. А так да, детская прихоть. Там, в двадцать первом веке, я никогда не был в зоопарке. Как-то не пришлось. Не до зоопарков было.
И вот едем мы неспешно, улицы неширокие, но, по счастью, встречных колясок нет. И тут я решил блеснуть.
— Господа, господа! Я не вижу счётчика!
— Какого счётчика, ваша императорское высочество? — спросил капитан Саблин.
— Определяющего таксу за проезд. В Ревеле, читал я, все извозчики обязаны иметь в своих экипажах счётчики, и взимать плату за проезд согласно показаниям оных, — процитировал я брошюрку «Достопримечательности Ревеля», издание одна тысяча девятьсот одиннадцатого года, которую держал в руке. — И вот я его не вижу, счётчика. Смотрю, и не вижу.
— Это бывает, Ваше императорское высочество, — ответил Саблин. — Закон об установке счётчиков приняли, но не все извозчики смогли их установить. Пока. Нехватка счётчиков. Своих не производим, завозим из Германии.