Белая ферязь

Щепетнев Василий Павлович

Случилось.

Смерть случилась.

То есть собаке стало плохо через три часа после завтрака. А я в это время? В это время я был в «Золотом льве». Подумали бы, что меня отравили там? Тёртой репой? Возможно. Да и не суть, там или тут. Суть в том, что я бы умер.

Ну, умер, а смысл?

Смерть династии — это понятно. Всякого рода анархисты, эсеры и прочие революционеры кричали бы «ура» и бросали в воздух шапки. Тот же взрыв в Зимнем, или подрывы поездов на то и рассчитаны были — убить всю семью разом.

Но отдельно меня?

В политическом смысле я ноль, или почти ноль. Нет,

поговаривают, что будь Наследнику, то есть мне, хотя бы шестнадцать лет, то…

А что «то»? А ничего. Бессмысленные мечтания.

Нет, убивать меня анархистам никакой выгоды.

А кому выгода? Кто у нас сегодня Борис Годунов?

Следующие в очереди?

Ольга?

Уберём нежные сестринские чувства, Париж стоит обедни. Когда на кону трон мировой Империи, всякое случается. Пётр Третий своего имени, или сын его, Павел Петрович, многое могли бы рассказать. Но с чего бы это трон — на кону? Papa наш здоров, народ если не благоденствует, то рядом, положение его в этом, конкретном тринадцатом году, более чем удовлетворительное — по сравнению с годами прежними. Партии выпускают пар в Думе, свистят вовсю, свобода печати почти настоящая, рубль крепок, калачи доступны — чего ещё обывателю нужно? Нет, Ольге куда выгоднее работать вторым номером в нашей невидимой очереди. К тому же, в случае «мало ли чего» она — претендент на место регентши, соправительницы, или того и другого. Так что вряд ли. Хотя полностью не исключаю, девичья душа для меня загадка.

Великие князья? У них может быть своё мнение на очередь наследников: мужчины, и только мужчины. Мол, начнется смутное время, в котором кто смел, тот и съел. Но, опять же, при живом и здоровом Papa смысла убивать меня — никакого. Фальстарт.

Значит ли это, что планируется двухходовочка? Сначала устраняют меня, а следующим ходом с доски убирают Papa?

Не думаю. Если умираю я, да ещё от отравления, то что? То службы безопасности будут работать с утроенной бдительностью, и до Papa не доберутся. Или, во всяком случае, добраться будет много сложнее. Кто же станет усложнять себе задачу? Травить, так всех разом, оно и удобнее.

Стук в дверь. Вошел мичман Исаев и с ним незнакомый мне матрос. Да, матросов знаю далеко не всех, их ведь под четыре сотни, многих я даже не видел.

— Ваше императорское высочество, я должен перенести собаку в более подходящее место! — сказал мичман.

— Переносите, Изя, переносите — Исаева все зовут Изей. То есть старшие офицеры зовут. Дразнят. На какую-то тройную дуэль намекают. Не знаю. И знать не хочу.

Матрос завернул Джоя в дерюжку, и вынес. Вслед за ним вышел и мичман.

Вот тут я и заплакал.

Перед обедом ко мне опять зашёл Papa.

— Тут вот какое дело… — начал он, и остановился.

Я продолжал рисовать. Я, когда мне плохо, физически ли, морально, стараюсь работать. Испытанное средство. Поплакал, поплакал — и за карандаш. Нет, не успокаивает. Не отвлекает. Но от сознания, что не просто горюешь, а делаешь дело, становишься как-то прочнее, что ли. Словно куёшь оружие победы.

— Юнга, что принес тебе завтрак, пропал. То есть не совсем чтобы пропал, он сошёл на берег, его послали в портовую лавку за продуктами. Сошёл — и не вернулся. Пока не вернулся.

—

А кто его послал?

— Боцман Пименов. Он, Пименов, отвечает за продукты, и ничего необычного в том, что был послан юнга, нет.

— В самом деле? И много юнга может взять продуктов, на экипаж в четыреста человек?

— Ему было поручено купить две бутылки оливкового масла, для офицерского стола. Прежнее прогоркло. А две бутылки — это и по деньгам совсем немного, и по весу. Обычное дело — за мелочью юнгу послать, на то они, юнги, и существуют.

— А кто готовил мой завтрак? Осетрину?

— Иван Михайлович. Лично.

Иван Михайлович — человек абсолютно добросовестный, абсолютно надёжный, если такие определения вообще применимы к людям.

— Так что…

— Что? — спросил я.

— Пора обедать, Алексей. И нам нельзя подавать виду, что мы чего-то боимся. Наша повседневная жизнь зависит от десятков и сотен людей. Начнешь бояться — будешь шарахаться от каждого.

— А служба безопасности?

— Служба безопасности работает, не волнуйся.

Но я волновался. Что-то прадедушку Александра Николаевича служба безопасности не уберегла. А дедушку Александра Александровича спасла случайность, а не служба безопасности. А взять происшествие в Киеве, когда террорист застрелил Столыпина — а мог бы и Papa. Служба безопасности не очень-то препятствовала.

— Главное же… — значительно начал Papa.

— Никому не говорить, что я накормил Джоя своим завтраком, — закончил фразу я.

— Как? Как ты догадался?

— Именно догадался, любезный Papa. Дедукция. Цепочка размышлений. Пусть злодеи — если таковые имеются — думают, что я к яду нечувствителен. Или что вместо яда им подсунули соль или сахар. Это охладит их порыв, более того, заставит подозревать измену в своих рядах. Да и сестёр пугать незачем, а то будут бояться чаю выпить. А это нехорошо. Пусть кругом таятся анархисты и злодеи, а чтобы нам чай всегда пить! — сказал я с бодрым видом. Очень наигранным, ненатуральным, книжным, но сойдёт и такой. У детей всё наигранное. И всё настоящее. Я же книжный мальчик.

Обед сегодняшний мало отличался от обеда вчерашнего или позавчерашнего, только сестрички были молчаливее: они тоже были привязаны к Джою. Но, не зная о моих подозрениях, с едой это никак не связывали, и ужинали, как и полагается на море. Море пробуждает аппетит, что является одним из важнейших факторов оздоровления детей — так считает современная наука. Современная началу двадцатого века, когда худоба однозначно считалась признаком нездоровья, душевного или телесного. Худой человек — плохой человек. А раздобреть — значит, набрать вес. Русский язык правду говорит!

Но аппетит у сестер обычно «на троечку», как и приличествует принцессам. Вот купчихи, те мастерицы покушать. Хотя, глядя на портрет бабушки Виктории, королевы Великобритании, видно, что она понимала толк в еде, что не помешало ей прожить долгую жизнь.

И она тоже любила собак.

Я попросил прощения, и покинул обеденное общество. Все приняли это с сочувствием.

Ну да, всем жалко мальчика, у него первая в жизни потеря.

В своей каюте я продолжил работать над романом, прислушиваясь к себе: как там, внутри? Не умираю?