Белая Кость
Шрифт:
Протрубил рог, ему ответил другой. Раздался скрежет цепей, заскрипел мост. Прозвучал гулкий удар брёвен и досок о край рва.
Янара споткнулась и уселась на землю. Миула подхватила её под локоть, намереваясь поднять на ноги.
— Подожди, — прохрипела Янара. — Дай отдышаться. Какая же я глупая…
Стена травы всколыхнулась и словно вытолкнула из себя няньку, держащую на руках пухленького малыша в льняном костюмчике и соломенной шляпе.
Янара протянула к нему руки:
— Бертол, сынок… Не бойся меня, я твоя мама. Иди ко мне, милый. Иди. — Усадила его к себе на колени. — Сыночек мой… Дождался.
Маленький герцог взглянул на няньку — та подбодрила его кивком, — посмотрел на Янару и беззвучно расплакался.
Миула шмыгнула носом:
— Так можно и душу сорвать.
Немного успокоившись, Янара поднялась и, прижимая сына к груди, направилась в замок. Войдя во двор, пробежалась взглядом по согнутым в поклоне стражникам и слугам:
— Где Таян?
— Она взяла у вашего брата телегу и лошадь и уехала, — ответила нянька.
— Давно?
— Месяц назад. Или чуть больше.
— А мой брат?
— Господин Бари сломал ногу и не выходит из своих покоев.
Рэн, добравшийся до крепости раньше супруги, сидел на ступенях лестницы, ведущей в господскую башню. Янара села рядом. Поправила шляпу на голове Бертола, чтобы жгучее солнце не касалось нежного личика. С улыбкой повернулась к мужу. Хотелось сказать: «Это твой сын. Твой первенец».
— Ты счастлива? — спросил Рэн.
— Очень. Спасибо тебе! — Янара заметила в тени башни чёрного жеребца. Окинула взором гвардейцев и рыцарей; они не собирались слезать с коней. — Ты не останешься?
— Не хочу мешать твоему счастью.
— Рэн… — простонала Янара. — Пожалуйста…
— Всё хорошо, милая. Всё хорошо. Я буду ждать тебя дома.
Он немного помедлил, всматриваясь Янаре в лицо. Коснулся губами её губ. Сел на коня и выехал за ворота крепости. Слуги сломя голову кинулись перегружать сундуки короля в отдельную повозку.
— 2.37 ~
— Молитесь, и Бог даст вам хлеб и воду, ниспошлёт здоровое потомство, оградит от несчастий и примет в свои объятия, когда придёт ваш смертный час, — вещал Святейший отец с трибуны. — Молитва — ваш факел, освещающий путь в царство небесное. Но не познает счастья тот, кто горделиво стоит в полный рост. Грешники должны вымаливать прощение стоя на коленях. Усмирите свой дух, очистите мысли, умертвите грязные желания. Вознесите Богу молитвы.
Прихожане без особого воодушевления опускались на колени, сгибали спины, склоняли головы. Причиной их вялости было хмурое утро, пришедшее на смену душной ночи. Святейший отец (в миру Кьяр) и сам толком не понял, спал он этой ночью или бредил. Сейчас он наблюдал, как люди принимают покорную позу, а из памяти всплывали обрывки сна, клочки уродливого прошлого, от которого он много лет прятался в монастыре Покаяния. Не желая погружаться в кошмарные воспоминания, Кьяр нервным движением стёр с лица пот, пропел на церковном языке священную песнь и, не дожидаясь, пока люди покинут храм, проследовал в личные покои.
В комнате для уединённых молитв и молчаливых раздумий царил полумрак. За окнами, расположенными под самым потолком, серело небо. Со стены, расправив крылья, взирал с укором Ангел-спаситель. На подставке лежала раскрытая Книга Книг. Служка хотел зажечь свечи — Кьяр нетерпеливым жестом отправил его
По иронии судьбы прошлое, от которого он бежал, прибыло с ним в Шамидан в образе защитников веры, хотя, по мнению Кьяра, веру не от кого защищать. Люди не задумывались, верят ли они в Бога, не брали под сомнение его существование — вера являлась их врождённой потребностью. Просто они не понимали, почему теперь надо молиться стоя на коленях и каяться, даже если не согрешил. Почему женская красота — постыдный порок, а веселье — страшный грех. Люди не понимали, почему стали приспешниками дьявола знахари, трубадуры, шуты. Ведь одни облегчали страдания, другие делали жизнь радостней. Почему во время поста и в религиозные праздники нельзя исполнять супружеский долг и мыться в бане, а в году ни много ни мало двести красных дат. Эти и другие нововведения можно было спокойно объяснить народу, но Первосвященник выбрал путь насилия и принуждения.
Собираясь принять сан настоятеля монастыря, Кьяр выучил церковный язык, прочёл святое писание от корки до корки и догадался, почему Книга Книг до сих пор не переведена на современный язык, доступный всем. В откровениях Ангела-спасителя такая тонкая подоплёка, что каждый человек начнёт трактовать писание по-своему. Это вызовет шатание взглядов и разброд мнений и приведёт к расколу единой церкви. Появится толпа «Первосвященников», которые станут «продавливать» свои религии. Ибо религия — это не вера в Бога. Это всего лишь трактовка святых текстов кучкой могущественных людей.
Так думал Кьяр и радовался, что в монастыре Покаяния монахи и послушники не играли в грязные игры, а каялись и искупали грехи тяжёлым физическим трудом: помогали вести хозяйство вдовам, трудились на полях вместе с крестьянами, работали кузнецами, конюхами, каменщиками. А после вечерней трапезы в сотый раз рассказывали о былых грехах. С годами постыдное прошлое бледнело, истончалось, на душе становилось легче и начинало казаться, что говоришь не о себе, а о другом человеке.
Если бы Кьяру сказали, что скоро он покинет своих братьев по духу и присоединится к кучке людей, крутящих мир вокруг себя, — он бы не поверил.
Замена монашеской рясы одеянием Святейшего отца не пробудила его память, убаюканную образом жизни в монастыре. Защитники веры лишь всколыхнули её поверхность. Зато турнир вернул Кьяра в яркую и бурную молодость. Он вспомнил имена своих соперников, перед глазами пронеслись лица эсквайров и рыцарей из собственной свиты, заныли старые шрамы и некогда сломанные кости. Кьяра переполняла благодарность королю Рэну — за праздник души. Однако верность королю Джалею и Первосвященнику заставляла его произносить совсем другие слова, а не те, что рвались с языка.
Сегодняшний ночной кошмар швырнул его в прошлое, которое так долго он топил в глубинах памяти. Ещё недавно Кьяр радовался продвижению по службе и гордился собой. Теперь подозревал, что стал пешкой в чужой игре. Понять бы, какую роль ему отвели.
…Под ногами поскрипывали половицы, по стенам металась размытая тень. В окна барабанили капли дождя. Послышалось лошадиное ржание. Кьяр вскинул голову. В этот миг распахнулась дверь, и запыхавшийся служка доложил, что сэр Экил и его люди вернулись из поездки.