Белая лошадь - горе не мое
Шрифт:
– Это моя работа!
– не выдержал Саня, а дядя Вася будто этого и ждал.
– "Ра-бо-та"!
– грохнул он кулаком по столу.
– Видали? Работа должна быть на работе, понял меня?
– Васька, прекрати!
– рассердилась Елена Николаевна.
– Не смей на него кулаком стучать!
– Заступайся, заступайся!
– не прекратил дядя Вася.
– Распустила недоросля!
– Я - недоросль?!
– взвился Саня.
– Ты-ты!
– А вы!..
– сказал Саня и задохнулся от полноты чувств, потому что надо ведь еще было найти слова, чтоб полноту эту выразить,
– Вы - унтер Пришибеев! Вас забором надо обнести! Вам надо не в школе работать, а овощебазой заведовать!
– Сопляк!
– взревел дядя Вася.
– Александр! Немедленно извинись!
– приказал отец.
Но Саня не извинился.
– Хватит мной командовать!
– решительно ответил он.
– Хватит решать за меня, как мне жить и что делать! Я уже вырос, вы не обратили внимания?..
Свет в комнате они не включали, сидели в сумраке и молчали. Гудение троллейбусов на улице, шелест облетающего тополя, звон гитары во дворе осенний, прощальный вечер. А кто прощается? И с кем? Непонятно, непонятно... Лешка Исупов по-прежнему торчал на подоконнике (а птиц уже совсем не было видно в стемневшем небе), глядел в синюю темень за окном и молчал о чем-то, о чем-то грустил в этот вечер шумный, смешливый ученик шестого "Б" Исупов Алексей. А о чем, кто знает? И Кукарека притих отчего-то, забыл, что ему надо задать классному руководителю несколько волнующих душу вопросов о Бермудском треугольнике и пришельцах из космоса. А в глубине квартиры было "бу-бу-бу, бу-бу-бу...". Это старшее поколение обсуждало Александра Арсеньевича. "Ругают они его... все время ругают..." - думал Кукарека и никак не мог понять, за что можно ругать такого замечательного человека.
В коридоре зазвонил телефон, Саня вздохнул и поднялся.
– Алло, - сказал он.
В трубке молчали, и по молчанию этому Саня как-то сразу догадался, кто это.
– Санечка, если меня, то я сейчас!
– крикнула с кухни Елена Николаевна.
– Да это меня, меня...
– торопливо отозвался Саня, прикрыв трубку ладонью.
– Александра Арсеньевича можно?
– наконец спросили там.
– Можно, - сказал Саня.
– Это я.
– Здравствуйте... Это говорит Юля Петухова из десятого "А". Скажите, пожалуйста, а Женя у вас?
– У нас...
– А его мама потеряла...
– Он у нас...
– зачем-то повторил Саня, после чего снова помолчали.
– А мама говорит, если он у вас, то пусть идет домой, а то он, наверно, вам надоел совсем уже...
– Нет, еще не совсем...
– А мама говорит, что уже поздно...
– Я провожу...
Молчание. Потом:
– А мама говорит, что это неловко...
– Почему?
– Потому!
– отчаянным голосом сказала Петухова Юля.
– Мама говорит, чтоб я сама за ним шла, чтоб вас не затруднять!
И тут, вместо того чтобы сказать Петуховой Юле, что его это вовсе не затруднит, Саня принялся подробно объяснять, как до него удобней добраться...
– Сейчас за тобой сестра придет, - сказал он Кукареке, поспешно запихивая под стол рюкзак.
– У, зараза!
– рассердился младший брат.
– Нигде житья от нее нету.
– Мама тебя потеряла,
– Ага, мама! Мама сегодня на дежурстве! Это Юлинская привередничает...
Леша спрыгнул с подоконника.
– Я пойду. Завтра - как всегда?
– Да, на вокзале, - кивнул Саня, лихорадочно оглядывая свою комнату: надо было успеть прибрать. И он почти успел, когда снова позвонила Петухова Юля и виноватым голосом сообщила, что она заблудилась: трамвая долго не было, и она решила идти пешком, напрямик.
– Как вы шли, вспоминайте!
– От кинотеатра дворами...
– Какими? Приметы назовите!
– Ну... Там белье висело на веревке... Синяя такая рубашка. А в соседнем дворе в футбол играли. Один - Валера...
– Какой Валера?
– Малыш... В футбол играл, в шапке с помпоном. А его мама домой все звала...
– А еще?
– Еще - гаражи, а на них две кошки... За гаражами пустырь какой-то, а посередине телефонная будка зачем-то стоит... Я из нее звоню...
– Ясно, - сказал Саня.
– Сейчас мы за вами придем.
– Собирайся, живо, - велел он Кукареке.
– Юлю пойдем искать.
– Очень надо!
– недовольно засопел тот.
– Звали ее?
Они вышли в ясный осенний мрак. Во дворе, под тополем, печально звенели струны, там, под тополем, пели горестно и страстно:
Уходит капитан в далекий путь,
Не видя девушки из Нагасаки...
В толпе голосов сразу слышен был один, сильный, красивый, - голос трудного подростка Шамина. Голос этот, легко и медленно летящий в темноте над двором, будто не замечал надсадных, дурацких слов песни, он пел о чем-то другом - и слушать хотелось... Но все вдруг смолкло разом, смешалось - это Шамин заметил Саню, и над двором разнеслось:
Фраер ходит в галстучке зеленом,
Ждет тебя, тоскуя, у ворот,
Только он надеется напрасно,
Это ясно...
Это Сане посвящалось, сомневаться не приходилось: трудный подросток терпеть не мог учителя географии.
Они долго бродили в темноте по дворам, но в конце концов им повезло.
– А я тебе говорю - домой!
– кричали из форточки.
– Еще рано!
– упрямился в темноте мальчишеский голос.
– Валера, ты слышал, что я тебе сказала?!
– Ну, мам!
– Нечего мамкать, домой!
– Ну мамочка!
– А уроки сделал?
– Сделал!
– Не ври!
– Ну мамусенька!
– Чтоб через десять минут был дома, - сдался взрослый голос.
– Через пятнадцать!
– ответил невидимый во тьме Валера и умчался в глубину двора, где неистово лупили по мячу и вопили гневно:
– Толик, пас!
– Вон гаражи, - сказал Кукарека.
– Только кошек уже нет... Что они, дуры, что ли, сидеть и ждать...
За гаражами действительно был пустырь, заросший высокой полынью, а в центре полынного пространства странно светилась новенькая телефонная будка, светилась не электричеством будто, а оттого, что внутри ее был огонек: Петухова Юля в алой ветровке. Петухова из десятого "А" была тихая, серьезная девочка, смуглая, темноглазая, совсем не похожая на своего белобрысого, конопатого брата.