Белая магия
Шрифт:
– Какая странная у тебя идея – жить совсем одному в этой комнате, – сказала она.
Роджер не стал ее разубеждать.
– Ты должна признать, что это удобно, – сказал он.
– Только … Я не понимаю, как ты спишь.
Он махнул сигаретой в сторону шкафа.
– Я все держу там, – объяснил он. – Что касается моей ванны – ванна всего в полумиле отсюда – озеро Ваучонг.
Она задумчиво посмотрела на него.
– Да, тебе понадобится большая ванна, – сказала она.
Он видел, что она полна любопытства,
– Что ты сейчас делаешь? – Спросила она (небрежный вопрос старого друга после короткой разлуки).
– Все тоже самое, – сказал он.
– Это хорошо, – сказала она, и оба рассмеялись.
Она внимательно огляделась, заметила окно в крыше, полотняную драпировку, наконец, сломанный мольберт, брошенный в угол.
– Как продвигается картина? – Спросила она, в ее глазах читалось восхищение ее умом.
– О, так себе, – ответил он, бросив взгляд на большой световой люк, затем на сломанный мольберт, чтобы показать, что он не считает ее проявление детективного таланта ошеломляющим.
– Жаль, что ты никогда не рисовал меня.
– Ты же знаешь, что я не стал бы браться за портреты, – строго упрекнул он. – Я оставляю это ребятам, которые хотят заработать деньги.
– Но почему бы не заработать денег? – Настаивала она. – Мне нравятся деньги, а тебе?
– Я женат на своем искусстве, – объяснил он. – В браке единственный шанс сохранить любовь живой и теплой – это бедность. Покажите мне богатого художника, и я покажу вам бедного.
Он говорил легко, но было очевидно, что он имел в виду то, что сказал.
На девушку это не произвело никакого впечатления.
– Лучше бы тебе никогда не влюбляться, – засмеялась она, состроив очаровательную гримасу. – Ты не найдешь ни одной женщины, которая честно вышла бы за тебя на таких условиях.
– Какая у тебя плохая память …, – упрекнул он. – Разве я не говорил тебе, что никогда не должен этого делать?
– Я прекрасно помню, – ответила она. – Но я всегда отвечала, что ты не можешь быть уверен.
– О да, я могу, – сказал он с раздражающей, вызывающей уверенностью. – Как я уже сказал, я уже влюблен. И я самый постоянный человек, которого ты когда-либо знала.
– Это ничего не значит, – сказала она, проницательно глядя на него. И серые глаза, лишенные всей мягкости сна, теперь были скорее проницательными, чем добрыми. – Ты молод, несмотря на серьезный вид, и, полагаю, романтичен. Художники всегда такие. Ты влюбишься.
– Не исключено, – согласился он.
– И женишься, – заключила она с таким видом, словно доказала свою правоту.
– Если бы я любил женщину, я бы не женился на ней. Если бы я не любил ее, то не смог бы.
– Это похоже на головоломку—загадку. Я сдаюсь. Каков ответ?
– Я прожил во Франции несколько лет, – сказал он, – и усвоил здравый смысл их брачной системы. Любовь и брак не имеют
Серые глаза широко раскрылись.
– Ничего общего друг с другом, – спокойно продолжал он. – Любовь – это сплошное волнение; брак должен быть спокойным. Брак означает дом, семью, место для воспитания детей в мире и спокойствии, безопасную гавань. Любовь – это богема, брак – буржуа. Любовь – это безумие; брак – это здравомыслие. Любовь – это болезнь; брак – это крепкое, флегматичное здоровье.
– По-моему, эти идеи просто ужасны! – Воскликнула она.
Он смеялся, глядя на нее своими глазами. Насмешливым тоном он сказал, – а ты, кто любит деньги, ты говоришь, что ты собираешься выйти замуж по любви? Просто по любви? Исключительно по любви?
Она отвела взгляд. Он громко рассмеялся. Она опустила глаза.
– И ни одной мысли о его перспективах получения дохода? – Он насмехался.
Она оправилась от своего замешательства, рассмеялась в ответ на его признание, что она была справедливо поймана на утонченном, женственном лицемерии. Женщина – официально верховная жрица сентиментальности.
– Но я не оправдываю себя ни в малейшей степени, – воскликнула она. – В лучшие минуты мне стыдно за себя.
– Не стоит, – весело сказал он. – Ты просто человек. И никогда не нужно извиняться за то, что ты человек.
Она пристально смотрела в огонь.
– Ты бы … женился на девушке … скажем, ради … ради денег? – Спросила она и раскраснелась не от жара огня.
– Как я тебе уже говорил, – ответил он, – я бы ни за что не женился, даже ради девушки.
– Разве ты не презирал бы любого, кто сделал бы такое?
Она по-прежнему избегала смотреть на него.
– Я не презираю, – ответил он. – Каждый из нас стремится к тому, чего он больше всего хочет. Я, посвятивший свою жизнь своей эгоистичной страсти к живописи, кто я такой, чтобы презирать кого-то другого за то, что он посвятил себя своей страсти к чему угодно: к комфорту, роскоши, снобизму – если это никому не вредит?
– Ты ведь не так уж стар, правда? – Задумчиво спросила она. – Ты выглядишь и говоришь, как человек с опытом. И все же … Я не верю, что ты намного старше меня. Тебе не тридцать четыре! – Воскликнула она в искреннем смятении.
– Нет, но мне тридцать два. Значит, ты на десять лет моложе меня. Я догадался, что ты моложе, чем есть на самом деле.
– Да, мне двадцать два. Но в нашей семье мы хорошо держимся, то есть мама.
Эти открытия в отношении возраста, казалось, доставили обоим живейшее удовлетворение. Она сказала, – ты выглядишь моложе и говоришь моложе.
– Это потому, что я не притворяюсь. Люди думают, что любой, кто все еще откровенен и прост, должен быть очень молод и очень глуп.... Я отсутствовал четыре года. Неужели я кажусь тебе невежественным и неинтересным?