Белая мель

Прокопьева Зоя Егоровна

— Я — мужчина. Мужчина должен быть охотником — это зов предков, — сказал он, натирая лицо мазью от комаров.

«Странно, — подумал он, — у нее-то откуда жалость? Ведь ей каждый день приходится делать операции... А может быть, поэтому и не хочется ей видеть убитую дичь, может быть, она устала видеть ежедневно кровь? Может быть, для нее нет ничего лучшего, чем вот так отдохнуть у костра?» Но спрашивать ее он ни о чем не стал, открыл багажник и, вынув фонарь «летучая мышь», зажег его, поставил

на стол.

— На ужин салат, консервы «Завтрак туриста» и жареные шампиньоны. — Повернув к нему голову и поправив на плече накинутую телогрейку, она добавила: — И чай с коньяком.

— А спать мы будем в соломе, — вдруг сказал он.

— Как скажешь, Аурелио! В соломе так в соломе! — весело сказала она и встала.

— Аурелио? Что за герой? — спросил он.

— Это у Нагибина рассказ. Девчонка насмотрелась фильмов про любовь и выдумала себе любимого, а так как рядом никого не было, то отдала роль повелителя сопливому мальчишке лет пяти, обжоре и реве. Он капризничал и тиранил ее, а она терпеливо играла в покорность и говорила: «Как скажешь, Аурелио»...

— Значит, я — Аурелио?

— Да, ты тоже Аурелио, — согласилась Юля, — но я тебя не выдумала. Я тебя ждала. — Она подошла, обняла и крепко прижалась, весело поцеловала. — Наверное, мы будем всегда ездить на охоту. Вместе.

— Давай ужинать, — предложил он деловито. И тут вспомнил, что она ему говорила про сына и что он ей говорил, и ему стало стыдно. — Юлюшка, — преобразился он, — родная моя, ты прости!

— За что?

— Хотя бы за то, что тебе пришлось сомневаться во мне.

Он вообразил, как одиноко сидела Юлия у костра, горько думая о себе и об их отношениях, зло винила его в невнимательности, равнодушии, в непонимании, хотя о себе-то она, наверное, уж точно думала, что она-де и понимает, и любит его, и вообще... Он же зверь, а она неоценимая женщина. Но оттого, что он вообразил себе, о чем она тут сидела и думала, ему стало грустно и жаль себя. Потом ему снова стало уютно уже за столиком. Костер горел ярко и ровно. И женщина предлагала выпить за любовь и за счастье.

Потом была ночь. Они лежали в соломе. Был в небе реактивный самолет, запоздалые одинокие выстрелы и пугливые вскрики уток в камышах.

За полночь, где-то за стогом соломы, остановился мотоцикл, и сразу же стали громко ссориться. Он говорил ей:

— Да сейчас, сейчас поставлю палатку, и спи все утро и весь день. Подумаешь — заблудились...

— А не умеешь ездить — не садись. Три раза уронил. Мало, да? И не кричи на меня, как какая-нибудь тетка... Тетка ты!..

Пока ссорились — ничего, но вот включили транзистор. Тут уж вскочил щенок и взвыл. Артем завозился — какой там сон!

11

Щенок

побежал лаять на приезжих. Голоса поутихли, но быстрый ритм джаза был настолько неуместен здесь, в этой тишине, в которой хотелось лежать, думать, прислушиваться к голосам птиц и смотреть в небо, что хотелось встать, схватить этот орущий ящик и швырнуть в воду. Хаотичные звуки били по голове, и все мысли мгновенно исчезали, оставив взамен раздражение и тоску по тем местам, куда бы можно было приехать и побыть одному.

Он вначале позвал собаку, прикрикнул на нее, а после отодвинулся от Юлии, заворочался. Заворочался и встал. Надо было подойти к этим приезжим и сказать им, что они не одни здесь и если приехали, так, будьте добры, потише, кто-то ведь приехал раньше, разбил лагерь и перед утренней зорькой отдыхает.

Щенок все потявкивал — не мог угомониться. Кто-то из приезжих рубил тальник — очевидно, на колышки для палатки. Надев телогрейку и сапоги, Артем обошел стог соломы. В полосе света от фары мотоцикла двое ставили палатку.

— Вам помочь? — спросил Артем не очень дружелюбным голосом.

— Спасибо, Артем Сергеевич, — обрадовался и, бросив заниматься палаткой, подошел к Петунину. — Добрый вечер, Артем Сергеевич! Ну, как поохотился?.. То-то я весь вечер рвался сюда, а Люся фырчит и фырчит. — Затараторил: — Надо-о же! На заводе месяцами не увидишься, а тут... Надо же!

— Спирин! Какого ты дьявола включил транзистор? Дома не надоело? Сюда приволок цивилизацию. Уток веселить, что ли?

Люся кинулась выключать транзистор.

— Артем Сергеевич, извините, мы думали, здесь нет никого.

— Э-э, думали, — добродушно выговаривал Петунин. — Не суетись, Люся, я помогу твоему мужчине поставить палатку. Давай топор... А ты, Люсенька, вот стог, принеси-ка под дно палатки соломки — теплее будет... Ну, что там новенького? — повернулся он к Спирину.

— А не знаю... Я ведь ушел из цеха.

— Да ты что?!

— Поцапался с Котеночкиным... Он говорит: «Мне не нужны выдвиженцы Петунина». А я ему сказал, что я не выдвиженец, что я работаю в этом цехе, слава богу, десять лет, а не три месяца, как некоторые... И еще я разозлился и сказал, чтобы он пошел далеко-далеко, за сизую даль...

— Из-за чего? — Петунин расстроился. Он действительно назначил бригадира Спирина мастером и собирался перевести начальником смены — парень закончил вечерний институт, был лучшим рационализатором, организатором, рабочие уважали за прямоту и честность.

— А я отказался брак доделывать. Брагин скосил кладку вертикальных каналов. Смотрю, что-то не то. Замерили — брак. Котеночкину говорю, надо ломать, а он мне — надо выровнять. Я сказал — нет. Ну и понеслось...