Белая река, черный асфальт
Шрифт:
Хотя, если уж совсем честно, то не выпил он потому, что мама, Далия, встала на пороге и сказала сыну: «Только через мой труп». Ринат, у которого присутствовали и деньги, и желание выпить, обернулся было в поисках помощи от такого же постоянно страждущего отца. Но увидел лишь его почти безжизненное тело: Тимуру Рифатовичу хватило ранее принятого, чтобы на несколько часов покинуть постылую реальность.
В тот вечер Ринат здорово разозлился на мать, лишившую его желанного удовольствия. Зато, когда закрывали уголовное дело ввиду отсутствия состава преступления, был ей несказанно благодарен.
Даже поначалу перестал пить. Через месяц после трагедии, правда, вновь стал пропускать по стаканчику. Но уже не столь напористо, как прежде. Вполне в рамках терпимого для уральского городка.
Наверное, настала пора и про городок, основанный еще Петром, рассказать. А чтобы он не был безымянным, назовем его Белогорск и поместим, скажем, в Башкирию.
Некоторые отвязные путешественники, побывавшие и на Тянь-Шане, и в Тибете, считают Уральские горы чуть ли не холмами.
Это не так.
Вообще не так.
Это горы – настоящие. И не только на севере, где жизнь – испытание. Но и на юге Урала.
Нет, конечно, здесь властвует Красота.
Величественные вершины (полтора-два километра – разве не величие по сравнению с даже двухметровым человеком?) по несколько раз в году меняли цвет. Да что там в году: они и за сутки могли из синих стать зелеными, а то и черными. Белыми, кстати, тоже могли: некоторые кряжи имели меловое происхождение.
Леса были такими, что не только заблудиться можно, но и на медведя нарваться.
Дороги то круто задирались вверх, то чуть не отвесно падали вниз. Не надо никаких Эверестов, чтобы на спуске захватило дух. Для тех, у кого отказали тормоза, предусматривались специальные гравийные ловушки.
Впрочем, водителей большегрузов больше волновали подъемы: мощности двигателей не хватало, особенно в соответствующую погоду. Чтобы уменьшить предательское проскальзывание колес, по обочинам горных трасс расставляли красные ящики с песком. Ну а лопата имелась у любого нормального шофера.
Съедешь же (или въедешь) наконец на ровное место – тоже не зевай. Ударит снегопад – в долине вполне можно потерять дорогу. Это летом непонятно, зачем вдоль трассы воткнуты высокие шесты с красными тряпками на концах. А зимой очень даже понятно: кроме них ничего в метели и не увидишь.
Про реки отдельный разговор.
Чистая холоднющая вода стремительно неслась с гор по крутому наклону, бурля порогами и водопадами. Ниагар, понятно, не встречалось. Но свой порог высшей категории сложности имелся почти у каждой речки. А уж гибло там и людей, и неосторожных животных явно больше, чем на знаменитой североамериканской речке.
Короче, природа была фантастически красива, однако отнюдь не идиллична. Горы, реки и леса не только давали человеку кров, стройматериалы и пищу, но также собирали с людей дань в виде их жизней. Этот мрачный налог исправно платился до нашей эры, при царе, а потом и при советской власти. Не перестали платить его и сегодня. Разве что к опасностям природным добавились опасности рукотворные. Плюс прочие опасности,
И все же люди несказанно любили этот край.
Да, многие уезжали.
Тело мигрировало в Уфу, столицу республики, а то и дальше – в Москву, или за границу. А душа же все равно оставалась привязанной к этой воде, к этому воздуху, к этим лесам и горам.
Но вернемся к нашим героям.
Ринат после страшной трагедии ходил сам не свой. Как уже было сказано, он стал гораздо меньше пить.
Поскольку автобус оказался серьезно поврежден, его пересадили на совсем древний, когда-то зеленый ЗИЛок, выпуска конца пятидесятых. По обоюдному согласию с гаишниками, ЗИЛ-ветеран техосмотров не проходил. Правда, и госномеров не имел. Обычная практика – выкинуть жалко, авось еще послужит, но требованиям, предъявляемым к автомобилям, уже не удовлетворяет. Такие машины назывались почему-то бобиками или дворнягами. Ездили они обычно по территории автобазы, огромной, как все на Урале, – площадей здесь никогда не жалели. Перевозили бобики тяжелые детали и агрегаты. Иногда ненадолго выскакивали по какой-то надобности в город, дэпээсники были местные и легко прощали подобные прегрешения.
Впрочем, город – не совсем то, что мы себе обычно под этим словом представляем.
Все те же горы, те же подъемы и спуски, что и на сотню километров вокруг.
Те же сосны на склонах: невысокие, кривоватые, зато с медвяной корой, золотящейся в солнечных лучах. А в непогоду почти черные.
В центре несколько блочных многоэтажек, пара новомодных «монолитов» и даже забранная в бетон, с пешеходной зоной и стилизованными под старину фонариками, симпатичная набережная. Но это на левом берегу. На правом, вплотную подходя к реке, то, что в Сибири с полным основанием называют тайгой.
В пятистах метрах от городского центра дома становились ниже. А еще дальше улицы обступали обычные деревенские избы. Некоторые из бревен. Некоторые из камня. Как ни странно, каменные были дешевле.
А может, и не странно вовсе: горы-то из камней сложены.
Статус у каменных был точно ниже, поэтому те, кто о статусе заботился, свои каменные дома обкладывали облицовочным материалом: кирпичом, сайдингом или просто беленой штукатуркой. Голый камень выглядывал только там, где хозяевам на статус было плевать.
Таких тоже хватало.
На въезде с уфимского тракта дорога раздваивалась. Прямая широкая улица вела в центр. А узкая заворачивала направо и лезла в крутую гору, чуть не под сорок пять градусов. Вверху целые кварталы бараков пугали подъезжающих своими кривыми черными стенами. Бараки, кстати, были деревянными. Их в свое время строили зэки. Поскольку зэков и деревьев в те времена было не перечесть, жилфонд и оказался из сосновых кряжей.
Впрочем, не только почерневшие от старости и непогод бараки выглядели страшновато. Были такие же дома поменьше, частные, вдоль улицы, карабкавшейся в гору: с водой в колодце и сортиром в будке. Кроме перманентной нищеты, усугубляемой вредными привычками, здесь все могло мгновенно дополнительно усугубиться горным расположением, когда один дом нависает над другим, тот над третьим и так далее.