Белая Русь(Роман)
Шрифт:
Полковник Лука Ельский во всех этих сложных и запутанных отношениях разбираться не хочет. Это дело будущего короля, сейма, Януша Радзивилла, возглавлявшего посполитное рушение на Белой Руси. Он видел реальную угрозу Пинску — загон казацкого атамана Антона Небабы, хотя, со слов капрала Жабицкого, войско черкасов малочисленное и необученное. И если б Небаба не обманул пана Валовича и не зашел ему в спину — разгром схизмата был бы неминуем.
Полковник пан Лука Ельский целый день самолично осматривал ров и стены, которыми обнесен Пинск, и остался доволен. Казаки армат не имеют, следовательно, штурмовать город им
После сражения отряда пана Валовича войт Лука Ельский дал строгий наказ: нести тайные дозоры на шляхах вблизи Пинска. Дозорцы сидели в засадах днем и ночью. Дороги были безлюдны. Изредка тянулись ленивые купеческие фурманки. Их останавливали, расспрашивали купцов, куда едут, что везут и, осмотрев товары, отпускали на все четыре стороны. Купцы одаривали вином и снедью. Час от часу торопливо катился по шляху дормез — покидали паны неспокойные места.
Теплым солнечным днем шел из Пинска пыльной дорогой монах. Дозорцы махнули было рукой: в Лещинском монастыре их проживает немало и все таскаются по селам. Осматривая согбенную фигуру, сержант подумал, что схватить его следует. Наказывал войт, что православные монахи — лазутчики и злодеи. Дозорцы выскочили из кустов, накинули на монаха веревку и приставили кинжал к груди. Тот и не побелел. Только вертел глазами и крепко держал молитвенник.
— Куда путь держишь? — с подозрением спросил сержант.
Монах не торопился с ответом. Спокойно качнул головой и разжал покрытые пылью губы.
— Дорогу мою господь бог указал. Иду в Гомель…
— Какие дела у тебя в Гомеле? Не чернь ли ждет тебя?
— Молитвы ждут и печали господни, — вздохнул монах.
Сержант вырвал из рук молитвенник, потряс его. Монах укоризненно покачал головой.
— Чего пялишь чертовы очи?! — разозлился сержант. — Знаем тебя! — и стал разрывать молитвенник. Распотрошив кинжалом толстые, обтянутые кожей деревянные корки и убедившись, что там ничего не спрятано, швырнул молитвенник в кусты. — Снимай балахон, и побыстрее!
Дозорцы старательно осмотрели все швы в подоле и рукавах.
— Вшей расплодил! — брезгливо сплюнул сержант. — В огонь бы их вместе с тобой.
Не обнаружив тайника, сорвали с головы шапку. Острием кинжала вспороли подкладку. Сержант хотел было и шапку бросить в кусты, да заметил желтый краешек бумаги. Потянул осторожно и вынул сложенный листок.
— Это что? — бросил недобрый взгляд.
— Молитва, — не отводя глаз ответил монах.
— Вяжите сатане руки, да покрепче!.. Пан войт тебе даст молитву…
Монаха привели в Пинск, бросили в подвал и поставили стражу, а бумагу передали полковнику Луке Ельскому. Войт прочел письмо и срочно послал за ксендзом Халевским. Тот стоя слушал, что читал войт.
— … а около Пинеска на палях многие люди, а иные на колье четвертованные… и лютуют веле и бысьмо веру чужую принимали и лямонтовати некому…
Лука Ельский читал и поглядывал, как покрывалось мелом сухое лицо ксендза Халевского, как в нервном тике подергивались веки. Полковник закончил читать, положил листок на стол и придавил его широкой ладонью.
— Тайные доносы в
— Владыка Егорий… — прошептал ксендз Халевский. Сошлись брови на переносице, поджались губы.
Ксендз Халевский вопросительно посмотрел на войта. Тот ничего не ответил, только проронил после долгого раздумья, скрипнув зубами:
— Терпеть не будем…
Письмо, адресованное московскому патриарху Никону, спрятали. Долго сидели, не зажигая свечей, советовались.
Ночью монаха вытащили из подземелья. Сержант развязал ему руки и вывел на шлях.
— Куда ведешь? — спросил монах, предчувствуя недоброе.
— Тебе же в Гомель надобно…
Отошли от города верст шесть. Кончился сухой лес, и начались болота. Поднялись на старую, заплывшую водой гать. Сержант пропустил вперед монаха, сам пошел следом. Шли недолго. Монах не видел, как сверкнул кинжал, не почувствовал удара и боли. Свалился замертво. Сержант стащил монаха в болото и бросил там.
На гати прошептал молитву, пучком травы вытер кинжал и зашагал к Пинску.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Молва о том, что Иван Шаненя мастерит дормезы на железном ходу, быстро разлетелась по городу. Пришел первый заказчик — купец из Дрогичина. Только ему не дормез надобен, а широкие дробницы. Что в них купец возить собирается — не сказал, но просил, чтоб стояла они на железном ходу и чтоб колеса были в обручах железных, или, как их теперь зовут, в шинах. Целый день присматривался к железным осям пинский гончар Самойла. Ему воз надобен такой, чтоб уложить в него две сотни горшков и довезти их целыми до окольных деревень. А вот если б возу еще и мягкий ход сделать — будет совсем чудо! Уж очень бьются горшки на горбатых лесных дорогах. Шаненя обещал, что подумает про мягкий ход, и больше ничего не сказал.
После полудня у кузни зло залаял пес. Шаненя посмотрел в щель двери и шепнул Алексашке:
— Прячь алебарду!.. Капрал…
Алексашка торопливо выхватил из горна уже раскрасневшуюся алебарду, окунул в корыто и ткнул в угли. Тревожно застучало сердце, и сам себя успокоил: капрал его ведать не ведает и не видел ни разу в Полоцке. Шаненя раскрыл двери, цыкнул на пса и поклонился. Стражники остановились поодаль. Капрал заглянул в кузню: полумрак, пахнет окалиной и чадом. Дальше порога не пошел. Только прижмурил колючие глаза, рассматривая Алексашку. Кузнец выдержал взгляд, поклонился, но в сторону от горна не отошел.
— Что мастеришь? — и покрутил рыжий ус.
— Все, что прикажешь, пане, — развел руками Шаненя. — Дормезы, брички, на колеса обода натягиваю, атосы кую, гребенку к оглоблям… И седелки делаю.
— У ясновельможного пана Гинцеля в дормезе шворень согнулся. Выровнять надо.
— Это наладим, — и подумал: согнется, если мужики дормез набок завалили.
— Спешно надо, — повысил голос капрал и вдруг спросил: — А где железо берешь?
Вспыхнула и зашевелилась у Шанени мысль: случайно спросил Жабицкий или хитростью берет. Тревожно стало на душе. Может, никакого шворня не надо, а стало ему известно о том, что купил Шаненя железо у пана Скочиковского? Развел руками.