Белая тишина
Шрифт:
— Это верно. Помню, лет десять назад на своем ключе я встретил двух молодых русских, они самострелы расставляли, помню, один был рыжий, другой большой, широкий.
— Где это было?
— По Анюю, в верховьях.
«Неужели это Митрофан с Ванькой были? В тот первый год они поднимались в верховья Анюя».
— По-нанайски говорил широкий?
— Да, он еще спросил, зачем я их гоню, мол, тайга большая, мест много. А ты что, знаешь их?
— Точно не скажу, может другие были, ведь теперь много русских, говорящих
«Да, это были Митрофан с Ванькой», — подумал Пиапон.
— Русских все больше и больше становится, весь Амур уже заселили, теперь китайцы еще полезли, как муравьи, за ними ползут корейцы, скоро нам, нанай, места не останется на родной реке.
— Хватит места, земля наша большая.
— Хватит, говоришь? Ты что, за то стоишь, чтобы наш Амур другими народами был заполнен, как вода заполняет его осенью?
Пиапон взглянул на Валчана, увидел в глазах злые огоньки и подумал: «Чего человек злится?»
— А что, плохо это разве? Тебе плохо? Ты женился на русской, русский дом построил, на кровати спишь, за столом на стульях сидишь, у тебя в доме чисто, как в домах богатых русских. Это тебе плохо?
— Я не об этом говорил.
— Нет, ты об этом говорил. Если бы не было русских, ты бы и не знал, что можно построить такой дом и так чисто жить. Китайцы и Маньчжурии к нам давным-давно приезжают, наши деды и отцы к ним наведываются, но разве мы где построили дома, похожие на китайские? Разве жили, как живут мандарины? А ты у русских сразу все перенял.
— Хватит лаяться, не забывай, что пришел в чужой дом, — сказал Американ.
— Пусть говорит.
— Не я начал, Валчан сам захотел этого разговора.
— Русские тебе нравятся, потому что ты с ними дружишь, они тебе рубленый дом построили, — проговорил Американ.
— Да, верно ты говоришь, Американ. Я с ними дружу и буду дружить не потому, что дом построили, а потому, что они мне нравятся.
— Женишься на русской? — спросил насмешливо Валчан.
— У меня есть своя жена…
— Вторую заимей.
Пиапон уже не видел в глазах Валчана злых огоньков и решил весь разговор повернуть на шутку.
— Двух жен кормить, что десять упряжек собак кормить. Не ты их прокормишь, а они тебя съедят.
Все засмеялись, громче всех захохотал Валчан.
— А ты, как шиповник с иглами, такого даже три жены не съедят, — сказал он хохоча.
Выпили еще несколько чашечек водки. Хозяин дома и не думал разогревать ее в кувшинчике, как делали это старики в низовьях Амура, он разливал ее прямо из склянки. Пиапон почувствовал опьянение, голова стала тяжелей, в глазах помутилось, будто он смотрел на собеседников сквозь грязное стекло.
— Я к тебе по делу заехал, — слышал он голос Американа.
— О деле сейчас не говорят, — отвечал Валчан.
— Мне некогда, я к тебе по пути в Сан-Син заехал.
— Зачем я тогда тебе нужен, там все и решишь.
— За мной
— Когда выезжают?
— Завтра — послезавтра.
Собеседники заговорили по-китайски, и Пиапон больше ничего не понимал. Американ все время горячился, а Валчан, напротив, оставался спокойным, невозмутимым. Разговор длился долго. Жена Валчана нажарила картошки, осетра, все поставила на стол и опять исчезла.
— Хватит говорить, питье протухнет, — заявил Валчан и спросил Пиапона: — Ты по-китайски понимаешь?
— Нет, — сознался Пиапон.
— Как же ты с гейшами в Сан-Сине будешь разговаривать?
— А ты русский выучил только затем, чтобы с женой говорить?
— Ну, шиповник! Настоящий шиповник, люблю таких людей. Давай, Пиапон, будем дружить с тобой.
— От дружбы с хорошим человеком отказывается только сумасшедший.
Валчан засмеялся, хлопнул Пиапона по плечу.
— Будем всегда друзьями, может, на охоту когда вместе пойдем, а?
— На охоту я всегда готов идти.
— На о-хо-т-у, — многозначительно повторил Валчан и взглянул в глаза Пиапона. — Не побоишься?
— А чего бояться, не на тигра ведь пойдем.
— Э-э, тигр что, чепуха, на нашей охоте страшнее. Ладно, пустой разговор, выпьем и пойдем продавать мою охотничью одежду. Эти трое бездельников, кроме чертовых рисунков на камне, интересуются всякими женскими и мужскими одеждами. Пойдем все трое, продадим мою одежду, потом еще будем пить.
Жена Валчана достала из обитого жестью сундука охотничий костюм: обувь, шуршащие наколенники из рыбьей кожи, красочный передник, куртку из меха косули, нарядную шапочку с соболиным хвостом на макушке и накидку. Весь костюм был богато орнаментирован опытной рукой вышивальщицы.
«Неужели это русская женщина так вышивает», — подумал Пиапон и, как бы отвечая ему, Валчан сказал:
— Мать вышивала, раза два на охоту брал. Деньги нужны, продам.
— Жалко, мать вышивала, — сказала Катя.
— Тебе все жалко, — со злостью выкрикнул Валчан. — Зачем мне нужен этот наряд? Перед тобой красоваться?
— Мать вышивала.
— Что мать? Ну вышивала, что из этого?
— Память это, — по-русски ответила Катя.
— По-нанайски говори, здесь все нанай. Не возьму в гроб такую одежду, да и умирать не собираюсь.
Валчан свернул охотничий костюм, сунул под мышку и вышел из дома. Гости последовали за ним. «Крутой этот охотник, как наш отец в молодости», — подумал Пиапон.
Трех бездельников, как их называл Валчан, встретили на крыльце дома Поры Оненко. Щуплый старик с бородкой клинышком, с усами и бакенбардами, в маленьких с тонкой золотой оправой очках, оживленно беседовал с окружавшими его охотниками. Двое других русских находились тут же, разглядывали вырезанных из дерева бурханчиков и о чем-то тихо переговаривались.