Белая женщина
Шрифт:
— Было бы странно, если бы Вас называли женщиной зелёной, — пролепетал я. Её руку выпускать из своей мне не хотелось. Пока я держал её за руку, выяснилось, что в ЗАГС мы должны ехать завтра рано утром. В последний вечер своей холостяцкой жизни Перельдик вместе со мной отправился осматривать достопримечательности общежития. Из достопримечательностей в тот день самым примечательным было празднование палестинским землячеством «Дня земли». По мнению Перельдика, народные гуляния по случаю этого праздника без нашего участия не будут иметь должной красочности. «День земли» палестинские студенты отмечали в небольшом
— Браво, брависсимо, — принялись орать я Перельдик, — бис, требуем повторный выход на бис!
Присутствующие перенесли свои взоры с экрана на нас. Как обычно сопровождающий меня Кузьменко к мордобою относился исключительно тепло ещё со времён службы в дивизии имени Дзержинского. Он открыл окно, через которое мы должны были покинуть помещение при первых признаках появления милиции и, сидя за столом, с аппетитом пережёвывал солённые помидоры, которыми он всегда закусывал «Столичную». При этом солдатский ремень с утяжеленной свинцом пряжкой, который Кузьменко носил к любым брюкам, лежал возле его правой руки, непосредственно в тарелке с салатом.
Перельдик, в свободное от культуризма время, грешил айкидо и не выходил из дома без галстука, на внутренней стороне которого крепился элегантный металлический прут. Я был практически безоружен, если не считать металлических пластин вшитых в рукава моей куртки. Численное преимущество нашему противнику мало что давало, так как подойти к нам можно было только спереди из-за стоявших столов с выпивкой и закуской. Но, к разочарованию Кузьменко, драки не произошло. В нашу сторону направился только один из присутствующих, причём не самый крепкий, и, на приличном русском языке, сообщил, что ценит юмор, и пригласил нас к столу. Отказываться было неудобно. Кузьменко интеллигентно убрал из салата пряжку и предложил выпить в честь праздника.
Выяснилось, что наш новый знакомый родом из Саудовской Аравии и учиться на историческом факультете университета. Кузьменко проникся к нему большой симпатией, но осудил за непрактичность.
— Ну, зачем ты пошел на исторический факультет? — спросил оно своего нового друга, — ну, будешь работать учителем в школе и получать две копейки. Хорошо, если в парторги выберут. А если нет?
— Учусь ради знаний, — разъяснил ситуацию будущий историк, кладя в рот маринованный гриб — я нефтеналивной принц, в деньгах не нуждаюсь.
— Вот чудило, — удивился Кузьменко, — да были бы у меня деньги, я бы дальше первого класса ни в жизнь учиться бы не пошёл.
— Ну и чем бы ты занимался? — спросил нефтеналивной принц, не оставляя в покое
— Да отдыхал бы, — убеждённо заявил Кузьменко, — Купил бы тренажёры, штангу и качался бы себе с утра до вечера.
— А действительно, — доверительно, как иностранец иностранца, спросил Перельдик, — чему Вы собираетесь себя посвятить после окончания университета?
— Да хотелось бы заняться завоеванием мира, — ответил нефтебрызгающий принц, — ещё я мечтаю об обращении Руси в ислам. Хотя я отдаю себе отчёт в том, что сделать это будет не так просто.
Кузьменко это предложение очень понравилось.
— Ну, ты молоток, — давясь от смеха, сказал он, — самое главное не опускай руки на полпути, не теряй оптимизма. И тогда у тебя должно всё получиться.
— Я постараюсь следовать вашему совету, — пообещал их нефтяное величество, закрывая вопрос с маринованными грибами, — А вы что делаете в общежитии?
— Я женюсь на перуанке, — чистосердечно признался Перельдик, — а эти двое мои подельники.
— Я ещё недостаточно хорошо владею русским языком, — посетовал их нефтяное величество, — слово «женюсь» я знаю только в значении «создать семью, вступить в брак». Так что я не понял, что Вы собираетесь делать с перуанкой?
Слово «женюсь» не имеет другого значения, — с вызовом сообщил Перельдик, — я собираюсь с ней вступить в брак.
— У нас, в Саудовской Аравии, это иногда тоже встречается, — поведал принц, — обычно это происходит, когда пастухи, после длительного кочевья в пустыне, начинают заниматься скотоложством с подвластными им животными. Но у нас обычно этим занимаются с ишаками.
— Правда, Сань, — оживился Кузьменко, — Я всё понимаю, это сладкое слово «свобода»… Но как ты с ней трахаешься? Она же на внешность жуткая.
— Когда мы занимаемся любовью, я стараюсь как-то отвлечься, думать о чём-то приятном, — объяснил Перельдик, — обычно я стараюсь представить себе «химеры на соборе Парижской Бога матери». Свобода требует жертв. В истории описаны случаи, когда за свободу лучшие люди своей эпохи отправлялись в Сибирь, шли на костёр, ложились на плаху. Но Вы совки. Вам этого не понять.
— В Сибирь я бы ещё пошёл, — сознался Кузьменко, — но в постель с ней нет. Зверствовать над собой я никому не позволю.
Прочувственная речь Перельдика в защиту идеалов свободы и меня не оставила равнодушным.
— Саша, сейчас ты мне напоминаешь Троцкого, — сообщил я жениху, — ты тоже ведёшь себя как политическая проститутка.
— Не скрою, моя невеста страшна, — с пафосом сказал Перельдик.
— Да как такое скроешь, — согласился с ним Кузьменко.
Но Перельдик продолжал говорить, не смотря ни на что:
— На пути к свободе меня не остановят никакие трудности. А Вы просто завидуете моему счастью.
— Особенно нефтеналивной принц, — съязвил я.
— Вы напрасно иронизируете, — отметил нефтедобывающее величество, — Я бы с удовольствием стал бы обладателем как перуанки, так и её соседки по комнате, Белой Женщины. Будущую супругу Перельдика я бы подарил своему младшему брату. Ребёнку только десять лет, а он уже собрал вполне приличный зоопарк, хотя отдел животного мира Анд у него пока бедноват. Сашина невеста могла бы занять подобающее ей место между пумой и ламой.