Белинда
Шрифт:
Я не стала ему отвечать. Как я уже объясняла, мне настолько претило обсуждать маму, что я сейчас чувствовала себя нравственно опустошенной. Жалость Олли смущала меня. Не думаю, что я и дальше смогу делиться с кем-либо своими переживаниями. Я не верю разговорам в пользу бедных. От этого мне становится только хуже.
— А потом они захотели покончить с тобой, — продолжил Олли. — Швейцарская школа — это дверь туда, откуда не возвращаются. Но ты не позволила вычеркнуть себя из сценария.
— Да, полагаю, что так, — выдавила из себя я.
— Похоже, мать внезапно обнаружила в твоем лице конкурентку, и перенести это оказалось
— Можешь повторить еще раз, — перебил Олли Джи-Джи. — Мать не выносит конкуренции.
— Но, мистер Бун, она ведь заранее ничего не планировала, — слабо сопротивлялась я. — Действительно не планировала. Она любит Марти, и это единственное, что она понимает.
А потом Олли произнес небольшую речь:
— Ты слишком добра к ней. И пожалуйста, зови меня Олли. А теперь позволь мне кое-что объяснить тебе насчет твоей матери, хотя я и не имею удовольствия ее знать. Но мне знаком такой тип людей. Я всю жизнь с ними сталкивался. Их все жалеют, поскольку они кажутся такими беззащитными. Но на самом деле ими движет одно лишь безмерное тщеславие, которого обычному человеку понять не дано. А беззащитность — всего лишь маскировка. Из твоих слов я понял, что и мужчина тот не слишком-то много значит для твоей матери. Нет, полагаю, что твоя мать всегда нуждалась в ограниченном круге людей. Это ты, ее подруги Триш и Джилл, а также несколько блестящих друзей. И она соблазнила Марти Морески, а потом и вышла за него замуж только тогда, когда обнаружила, что он влюблен в тебя.
Очень похоже на правду. Очень похоже на страшную правду. Но я до сих пор сохраняла остатки преданности маме, а потому такая правда причинила мне боль. И я вдруг вспомнила тот случай, когда Марти поцеловал меня в лимузине. Я вспомнила выражение маминого лица. Неужели один мимолетный поцелуй мог стать предвестником конца нашей любви?
Но я не сдавалась. Я пыталась спорить. Я объяснила Джи-Джи и Олли, что Марти заботился о маме так, как ни один мужчина до него. Я прекрасно помню маминых прежних дружков, которые требовали подать им ужин, спрашивали, где лежит их одежда, клянчили деньги на выпивку и сигареты. Мама была способна два часа стоять у плиты, чтобы угодить Леонардо Галло, а тот мог запросто швырнуть тарелку в стену. Нет, Марти стал первым мужчиной, который заботился о маме.
— Естественно, — хмыкнул Олли, — и ей вполне хватило бы одного того, что с ней нянчатся, пока ты не стала для нее угрозой.
Я согласилась с ним, но слишком уж все было некрасиво и сложно.
И тут папа сказал, что сейчас не имеет значения, с чего это Бонни так взъелась на меня, но теперь я рядом и могу жить в Нью-Йорке вместе с ним и Олли, а с Бонни он как-нибудь справится.
Олли сначала ничего не ответил, а потом, посмотрев на папу, тихо сказал:
— Все замечательно, Джи-Джи, за исключением одного маленького «но». «Юнайтед театрикалз» — мой продюсер. Они финансируют «Долли Роуз».
Папа ответил Олли грустным взглядом, но промолчал. И тогда Олли выдал еще одну речь:
— Послушай меня, моя дорогая. Я прекрасно понимаю, в каком положении ты оказалась. Когда мне было пятнадцать, я работал официантом в Гринвич-Виллидж и играл крошечные роли на сцене, если мне выпадала такая возможность. Ты уже большая девочка, и я не собираюсь кормить тебя разговорами о том, что, дескать, надо вернуться домой и позволить запихнуть себя в швейцарскую школу. Но я не хочу тебя обманывать.
А потом что-то такое всплыло в разговоре, что тогда показалось мне мелочью, но потом стало крайне важным. Олли Бун продолжал разглагольствовать. «Долли Роуз», конечно, достаточно красочный мюзикл, действие которого происходит в Новом Орлеане еще до Гражданской войны, одним словом, настоящее бродвейское шоу, но больше всего на свете Олли хочет поставить музыкальный фильм по роману писательницы-южанки Синтии Уокер «Багровый Марди-Гра». И угадайте, кому принадлежат права на книгу? «Юнайтед театрикалз», которая в пятидесятых уже сняла по книге художественный фильм с участием Алекса Клементайна, а затем несколько лет назад — мини-сериал. Мюзикл «Долли Роуз» вполне хорош для Бродвея, но не более того. Да и фильм вызывает определенные сомнения. Но «Багровый Марди-Гра»?! Это уже серьезно и навсегда. И фильм станет его, Олли Буна, триумфом.
Ладно, позиция Олли мне понятна, сказала я. Без обид.
Я ведь росла в обстановке натурных съемок в Европе. И понимаю, что значит не иметь поддержки. Я прекрасно помню бесконечные переговоры по телефону, споры и ругань по поводу несвоевременного прибытия фургонов с продовольствием и фургонов с гардеробом, что приводило к простаиванию камер. Я начала медленно подниматься из-за стола. Но Олли Бун меня остановил.
— Сядь на место, дорогая. Я еще не закончил, — сказал мне он. — Я честно объяснил тебе свою позицию. Ну а как насчет твоей?
— Я ухожу, Олли. Обойдусь как-нибудь без посторонней помощи. Буду работать официанткой в Гринвич-Виллидж. Вы же знаете, что я смогу. И кроме того, у меня есть немного своих денег.
— Ты что, действительно собираешься всю жизнь прятаться от полиции и частных детективов, которых пустит по следу твоя семья? Ты действительно этого хочешь?
— Конечно нет, Олли! — вмешался в разговор папа, и по его сердитому взгляду я поняла, что он страшно зол на своего друга.
Но Олли не обратил ни малейшего внимания на папин гневный выпад в его сторону. Он ободряюще похлопал папу по руке, а потом снова обратился ко мне:
— Так вот, единственное, что тебе остается, моя дорогая, — взять всю эту компанию на пушку. Нанести им упреждающий удар, причем довольно чувствительный. Скажи им, что тебе нужна свобода. Свобода здесь и сейчас. А иначе ты используешь против них свою историю, и, можешь мне поверить, потрясающую историю, причем прибегнешь к помощи не только властей, но и прессы. Но если ты так сделаешь, моя дорогая, то, будь добра, постарайся меня не засветить, поскольку я могу потерять своих спонсоров, независимо от того, кто выиграет твою маленькую войну.