Белинда

Райс Энн

— Тебя могут разыскивать. Частный детектив. И он может расспрашивать о тебе. И кто-нибудь обязательно расскажет.

— Ты еще не проснулся. И ворчишь, как медведь. Поднимайся-ка обратно к себе. — Она казалась очень усталой, словно у нее болела голова, и взгляд был совсем потухший.

— Надеюсь, ты не дала ему адрес?

— Вечно ты переживаешь из-за ерунды. Он мой старый приятель и никогда и никому не передаст моих слов.

— И все же держись подальше от уличной шпаны! Я прошу тебя больше

не встречаться с ними и не звонить им. Договорились?

Белинда, которая смотрела куда-то мимо меня, стала потихоньку подпихивать меня назад к лестнице.

— Я не хочу тебя потерять, — прошептал я и, взяв в ладони ее лицо, нежно поцеловал.

Белинда закрыла глаза и подставила мне для поцелуя полураскрытые губы. Она будто обмякла у меня на руках.

— Ничего не бойся, — нахмурившись, тихо-тихо сказала она. — Никогда не чувствуй себя виноватым и ничего не бойся.

16

Пятнадцатого августа я стоял перед разложенными холстами. Взяв простую белую краску, я начал обрабатывать первые два для серии книг об Анжелике.

До чего странно видеть, как под толстым слоем белой краски исчезает изображение, исчезает моя Анжелика. Пришлось остановиться, чтобы посмотреть на все со стороны.

Анжелика под белой вуалью. Прощай, моя дорогая.

Затем я провел инвентаризацию сделанных работ.

Первая, вторая, третья — «Белинда на карусельной лошадке»: Белинда в ночной рубашке; обнаженная Белинда; обнаженная Белинда, причесанная и накрашенная, как панк.

Четвертая — «Белинда с кукольным домом».

Пятая — «Белинда — обнаженная наездница».

Шестая — «Святое причастие».

Седьмая — «Белинда на латунной кровати».

Восьмая — «Белинда с куклами».

Девятая — «Художник и натурщица»: небольшой холст, не слишком удачный и еще не завершенный. Художник не может изображать себя в обнаженном виде. Это его абсолютно не возбуждает. Любовная сцена фальшивая, помимо всего прочего и потому, что художник не может это делать под щелканье фотоаппарата. Белинда может.

(«Не понимаю твоей зацикленности на сексе, сексе как таковом. Как бы мне хотелось избавить тебя от этого, как бы мне хотелось поцеловать тебя так, как прекрасный принц целует Спящую красавицу: чтобы ты открыла глаза и уже никогда не чувствовала боли».)

Десятая — «Танцующая Белинда». Еще один небольшой холст, на котором изображено, как она обнаженная, волосы заплетены в косички, на шее бусы, извивается на кухонном полу под звуки рок-музыки. Очень и очень хорошо.

Я всегда заканчивал работу над картиной, тщательно выписывая названия, с тем чтобы они стали неотъемлемой частью моего произведения. А теперь я проставлял номера. Все части должны составлять одно неделимое целое.

Но в данном

случае не только скорость, с которой я творил, можно было расценивать как чудо. Нет, я и раньше был способен на такие рывки, особенно после того, как меня впервые опубликовали. Тогда я создал так много книг, словно поставил дело на поток.

Чудо состояло в том, что изменился стиль живописи. Картины стали как бы глубже, прозрачнее, резче. Они напрочь освободились от свойственной Джереми Уокеру штампованной манеры исполнения, которую принято было считать его фирменным стилем. В моей живописи больше не было паутины времени и мерзости упадка и запустения.

И все же никогда еще я не писал таких пугающих вещей, как сейчас. На моих картинах Белинда, находящаяся в окружении вполне материальных вещей, точно привидение, сияла неземным светом. Будто удушливую тьму разорвало яркое пламя. Белинда своей чистотой и открытостью словно бросала упрек в лицо зрителям. Обнаженная, с вуалью для Святого причастия на голове, она, казалось, говорила: «Вы свидетели таинства, чистого и прекрасного, а если вам не нравится — это ваши трудности». На самом деле все последние картины, можно сказать, кричали о том же.

Однако что дальше? Я смотрел на холст «Танцующая Белинда». Девочка-сорванец, почти женщина, если не обращать внимания на задорно торчащие косички…

Я уже было собрался позвонить Энди Блатки и сказать: «Послушай, приезжай ко мне, и я покажу тебе эти чертовы картины». Но передумал.

И вот час спустя я принял другое решение. Все бросить и уехать на денек-другой, может быть, принять участие в книжном празднике где-нибудь подальше отсюда или согласиться на встречу с читателями. Да, пожалуй, самое время.

Я позвонил в Нью-Йорк Джоди.

— Если они там у себя в Беркли еще хотят, чтобы я принял участие в «Сплендор ин де грас», я приеду.

Джоди была в восторге, сказала, что договорится о дате. Мы по-прежнему оставались на седьмом месте в списке «Нью-Йорк таймс».

— Знаешь, Джереми, если бы ты отправился в поездку прямо сейчас, то мы смогли бы расширить рамки…

— Начни со «Сплендор ин де грас». Я здорово занят. И мне нужен лимузин, так гораздо проще…

— С тобой всю дорогу будут носиться, как с кинозвездой.

Не успел я отойти от телефона, как из Лос-Анджелеса позвонил Дэн. Мне ужасно не хотелось брать трубку. Но Белинды не было дома, причем с самого утра. А Дэн сыпал в автоответчик обычными угрозами. В результате я не выдержал и поднял трубку.

— Слушай меня внимательно! — сердито произнес я. — Завязывай с этим делом. Я уже говорил, что хочу изменить правила игры. Мне надо, чтобы она сама сказала мне правду.

— Так ты хочешь знать, что я обнаружил, или нет?

— Ладно, выкладывай!