Белинда

Райс Энн

— Что именно?

— Ты сделала выбор. Приняла решение.

13

На шестой день мы начали ссориться по поводу сигарет.

Какого черта я постоянно лезу с разговорами о смерти от рака и прочей чепухе, лучше бы посмотрел на себя со стороны, ну прямо как занудливый папаша, прости господи, и вообще, неужто я думаю, что она вчера родилась. И вовсе она не выкуривает по две пачки в день и не смолит одну за другой, тем более на улице. И разве я не знаю,

что у нее тот самый возраст, когда надо все попробовать, время отрываться по полной, делать глупости, и неужто так трудно понять, что она не собирается всю оставшуюся жизнь дымить как паровоз и вообще практически не затягивается.

— Ах так! Если не хочешь меня слушать, если хочешь сама набивать шишки и наступать на одни и те же грабли, — ради бога, но тогда мы должны установить правила общежития. Я не желаю видеть, как ты травишься, ни в спальне, ни на кухне. Больше никакого курения в комнатах, где мы принимаем пищу или любим друг друга. По-моему, все по справедливости.

В ответ сердитый блеск глаз на красном от ярости лице, стук кухонной двери, возможности которой Белинда явно переоценила, и топот ног по лестнице на чердак. Коттедж тут же оглашают истошные вопли Мадонны. (Может быть, надо было купить ей такой же магнитофон, как в Сан-Франциско?)

Тиканье часов с кукушкой. Нет, это ужасно, ужасно.

Скрип ступенек у нее под ногами.

— Хорошо, если ты действительно не хочешь, чтобы я курила в спальне и в кухне…

— Действительно не хочу. Действительно…

Нижняя губа мило оттопырена, спина подпирает дверную раму, обрезанные джинсы плотно обтягивают загорелые бедра, соски — будто две точки под черной футболкой с эмблемой рок-группы «Благодарные мертвецы».

Тихий голос.

— Хорошо, если это может сделать тебя счастливым.

Шелковая кожа внутренней поверхности рук, обвивших мою шею, ее волосы, упавшие мне на лицо, и поцелуй.

— Даже очень счастливым.

Картина «Святое причастие» стала настоящей бомбой. Гостиная коттеджа превратилась в мастерскую. Мольберт был установлен на скомканном мебельном чехле. Другой воздух, другое небо, даже другая кофейная чашка — все действовало возбуждающе. Ничто не отвлекало меня от картины. Я работал до седьмого пота, до изнеможения, пока кисть буквально не выпадала из руки.

Ссора из-за выпивки произошла на седьмой день.

Ладно, на сей раз я совсем распоясался, кем я себя возомнил, сначала курение, теперь это, я что, считаю себя Господом Богом, чтобы говорить ей, что можно делать, а что нельзя, и интересно, я так же вел себя с Селией, или Андреа, или как бишь их там зовут.

— Им было больше шестнадцати, и они не выпивали по полбутылки виски зараз во время завтрака в субботу утром! И по дороге в Биг-Сюр они не выпивали по три банки пива, сидя за рулем мини-вэна.

Это возмутительно, это несправедливо, все

было совсем не так!

— Я нашел пустые банки в салоне! Еще холодные! А накануне вечером ты вылила полпинты рома в кока-колу, когда валялась с книгой на диване. Думаешь, я не заметил! В моем доме ты высасываешь кварты спиртного в день…

Я консерватор, ханжа и вообще чокнутый. И если я хочу знать, то это не мое собачье дело, что она пьет, и вообще она не моя собственность, что бы я там себе ни вообразил.

— Послушай, мне сорок четыре. И здесь уж ничего не поделаешь. И в моем возрасте видеть, как юная девушка…

Лучше бы мне помолчать. Ей что, вступить в общество анонимных алкоголиков, раз уж я не вижу разницы между двумя стаканчиками и алкогольной зависимостью? Если на то пошло, она прекрасно понимает, что к чему. Она всю жизнь имела дело с выпивкой и с людьми, которые действительно надирались; черт, она еще меня может просветить насчет выпивки, да она может об этом книги писать, о том, как убирать блевотину и укладывать алкашей в кровать, а потом врать и горничным, и коридорным, и гостиничным докторам о том, кто что пил, и не надо ей говорить об алкашах!

Тут Белинда остановилась и уставилась на меня немигающим взглядом.

— И что, ты тоже хочешь через все это пройти? Может, так ты выражаешь свою преданность тому алкашу или как там его? Наверное, его или ее уже нет в живых, раз он или она заслужили подобную демонстрацию преданности?

Плачет. Молчит. Опять выпила лишнего.

— Ты у меня это брось! — не выдержал я. — Завязывай с виски, вином за обедом, чертовым пивом, которое сосешь втихаря!

НУ ЛАДНО, ЧЕРТ ПОБЕРИ! МЫ УЖЕ ВЫШЛИ НА БАРРИКАДЫ. РАЗВЕ Я ЭТОГО ХОТЕЛ? Разве я говорил ей, чтобы убиралась из моего дома?

— Нет. И ты никуда отсюда не уйдешь! Потому что любишь меня. И прекрасно знаешь, что я тоже тебя люблю. И ты остановишься, уверен, что остановишься. Ты остановишься и бросишь пить прямо сейчас!

— Ты что, воображаешь, будто можешь приказать мне бросить пить?!

Все. Выскочила из дому. Вроде бежит к океану. Или все же в сторону шоссе, чтобы поймать попутку и НАВСЕГДА ИСЧЕЗНУТЬ?

Я включил верхний свет и бросил взгляд на «Святое причастие». Если это не вершина моей карьеры, то и карьеры вовсе не было! Все, что я знал о реальности и иллюзии, было здесь, на картине.

Но какое это теперь имеет значение, черт бы побрал! Мне еще никогда так не хотелось надраться!

Восемь часов, девять часов… Она ушла навсегда. Оставляю записку и плетусь на пляж. Но ни в ком из идущих по белому, как сахар, песку не узнаю Белинды.

Десять тридцать. В комнатке под крышей неуютно лежать в одиночестве на огромных мягких матрасах и одеялах.

Внизу открывается входная дверь.

Белинда на верхней площадке лестницы вцепилась в перила, в темноте не видно лица.