Белинда
Шрифт:
Алекс явно собирался уходить, а потому был полностью одет. На голове у него красовалась старомодная мягкая серая фетровая шляпа, на плечи накинут плащ от «Берберри».
— А вот и ты, негодник! — улыбнулся он. — Я все утро тебя разыскиваю. Не застал в «Сен-Франсе». Какого черта ты там делал?
В спальне две горничные занимались упаковкой его вещей. А какой-то на редкость смазливый парень в шелковой пижаме, лежа на диване, читал журнал с фотографией Сильвестра Сталлоне на обложке.
— Послушай, я знаю, ты злишься на меня за то, что я напустил туману, — начал я
— К тому же ты был не самым веселым собеседником. Давай спустимся вниз и вместе перекусим. Мне тоже надо с тобой поговорить. — С этими словами Алекс закрыл дверь и подтолкнул меня в сторону лифта.
— Алекс, я хочу кое о чем тебя спросить, но ты должен обещать, что никому не скажешь о нашем разговоре.
— Бог ты мой! Старый добрый Рэймонд Чандлер! — (В лифте, кроме нас, никого не было.) — Ну давай выкладывай!
— Белинда, — выдавил я. — Именно так зовут дочку Бонни…
— Знаю-знаю. Я сегодня связался с Джорджем Галлахером в Нью-Йорке. Но он уже не первый, кто мне говорит…
Когда двери лифта открылись, Алекс взял меня под руку и потащил через холл. Я видел, что его узнают и на него обращают внимание. Хотя, может, дело было в его романтичной фетровой шляпе, розовом кашемировом шарфе на шее или в том, что он как бы заполнял собой все пространство вокруг себя. Каждый встречный служащий отеля — горничная или портье — кивал ему и приветливо улыбался.
В Красной гостиной было, как всегда, сумрачно и уютно: деревянные колонны, маленькие столики, каждый со своим приглушенным освещением.
Алекса уже ждал накрытый стол, и нам тут же налили кофе в фарфоровые чашки. Алекс повернул ко мне сияющее в полумраке лицо и изучающе на меня посмотрел.
Когда официант отошел, я спросил:
— Что тебе сказал Джордж Галлахер? Повтори слово в слово.
— Ничего особенного. Но здесь есть одна странная вещь. Даже более чем странная. Если, конечно, малыш Джи-Джи не спятил.
— Какая?
— Ну, понимаешь, — сделав глоток кофе, осторожно начал Алекс. — Я сказал, что мы с одним другом обедали вместе и никак не могли вспомнить, как зовут его дочь, типа развлекались, вспоминали имена знаменитостей — словом, трепались, переливали из пустого в порожнее, а потому не мог бы он помочь мне не мучить память и подсказать имя малышки. Тут Джи-Джи и спрашивает меня, как зовут моего друга. Я и отвечаю, он писатель, детский писатель, между прочим, а он и спрашивает: случайно, не Джереми Уокер? Вот такие дела.
От растерянности я даже не нашелся что сказать.
— Малыш, ты меня слушаешь? — спросил Алекс.
— Да. Но мне не помешало бы чего-нибудь выпить.
Алекс жестом подозвал официанта.
— «Кровавую Мэри», — произнес я и, повернувшись к Алексу, сказал: — Продолжай.
— Ну я, естественно, спрашиваю, как он догадался про Джереми Уокера. А он и отвечает, что это единственный детский писатель, который, как он слышал, живет в Сан-Франциско. Но знаешь, что здесь самое странное? Я ведь не говорил ему, что звоню из Сан-Франциско.
Я снова промолчал.
— Я помню, что сказал: «Это Клементайн», так как хотел, чтобы мой вопрос прозвучал естественно. Понимаешь, я уже давно неравнодушен к Джи-Джи. Так или иначе, он засмеялся и ответил, что его дочку зовут Ослиная Шкура. Очень характерно для Джи-Джи. Он из тех маленьких мальчиков, что никогда не повзрослеют. Он сейчас любовник Олли Буна, ну, знаешь, того бродвейского режиссера, и оба они прямо как два ангелочка, добродушные и беззаботные, точно пушинки на ветру. Это люди, можно сказать, сколотившие состояние на своем добром имени. В них нет ни капли подлости или злости. И смеются они всегда от души. Я говорю: «Ну давай, Джи-Джи, пойдем со мной». А он вдруг заявляет, что ему надо бежать, и ему ужасно жаль, и он меня любит, и ему нравится, как я сыграл в «Полете с шампанским», и вообще, типа, пошли Бонни к черту и все такое.
Я молча слушал Алекса, а когда принесли «Кровавую Мэри», то так же молча выпил, почувствовав, что у меня слезы навернулись на глаза.
— Сынок, я хочу сказать, что все это более чем странно. Похоже, меня явно отшили. И я понял, что непременно должен узнать ее имя. Тогда я позвонил своему агенту в «Криэйтив артистс эдженси» и спросил уже у него, что и следовало сделать с самого начала.
— Да?
— Ведь «Криэйтив артистс эдженси» занимается делами Бонни. И он назвал мне имя. Ее зовут Белинда. Он точно знает. И школа в Швейцарии действительно существует. Девочка там с ноября. Агент говорит, Бонни и Марти убрали ее от греха подальше для ее же блага. Но что у тебя общего с Джи-Джи там, в Нью-Йорке?
— Можно мне еще чего-нибудь выпить?
— Конечно можно, — ответил Алекс и, показав бармену на мой стакан, посмотрел мне в глаза: — И все же мне хотелось бы получить ответ на свой вопрос.
— Алекс, друг мой! Скажи мне все, что знаешь о девочке. Ты даже не представляешь, как это важно для меня!
— Джереми, но зачем? Теперь уж ты скажи зачем!
— Алекс, мне очень нужно. Вопрос жизни или смерти. Умоляю, любую грязь — все, что угодно! Ты встречался с ней в Лос-Анджелесе? Что-нибудь слышал о ней? Пусть самую нелепую сплетню! Я чувствую, ты что-то знаешь, но молчишь. Я понял это еще тогда, на обеде с представителями книготорговых организаций, когда ты травил разные байки, но явно что-то скрывал о Бонни с Марти — мы все это поняли, — что-то насчет странного случая со стрельбой, с которым все было не так просто. И ты точно знаешь, в чем дело. Алекс, ты должен мне рассказать.
— Остынь и сбавь обороты. Ты говоришь о моем начальстве!
Взяв у официанта очередной стакан, я выжидающе посмотрел на Алекса:
— Клянусь, все останется между нами!
— Ладно, — согласился он. — Потому что дело настолько серьезное, что может стоить мне карьеры в Голливуде. И вообще, я рискую получить волчий билет, и тогда вход на все киностудии города будет мне заказан. А потому держи рот на замке и никому не говори, от кого получил информацию. Ты понимаешь, на кону моя работа в кино, и я не пойду против Морески…