Беллмен и Блэк, или Незнакомец в черном
Шрифт:
Неприметно покинув свой наблюдательный пост у колонны, он проскользнул через толпу покупателей и исчез за скрытой в панели дверью.
Одну из стен его кабинета занимала пробковая демонстрационная доска, на которой был закреплен большой лист бумаги. В данный момент он был чист, если не считать двух рядов пометок, вертикального и горизонтального, сходившихся в его нижнем левом углу. По горизонтали были вписаны названия месяцев, а по вертикали обозначались суммы в фунтах стерлингов.
Беллмен вспомнил свои ранние наброски в черном блокноте. Возможный объем торгового оборота, предполагаемые прибыли. Все это выглядело многообещающе, хотя расчеты были, конечно, приблизительными. Несколько уменьшенные цифры он представил Кричлоу и другим компаньонам, когда уговаривал их вложиться в проект. Все это было давно. Сегодня он знал о своем бизнесе бесконечно больше.
В этом графике он собирался синим цветом изображать показатели своего прогноза, а в конце каждого месяца черным цветом указывать действительные объемы продаж. Он взял ручку с синими чернилами и нашел нужную строку. Но в самый последний момент рука его чуть сместилась и поставила синюю точку строкой выше.
Что двигало сейчас его рукой? Шестое чувство? Инстинкт? Называйте это как хотите. А Беллмен просто знал.
15
С каждым годом «ночи воспоминаний» Доры становились все менее продуктивными. Время от времени она еще прибегала к этому способу утешения, но эффект был далек от прежнего. Причина – точнее, одна из причин – ей виделась в том, что воспоминания попросту «износились» от слишком частого употребления. Истерлись, как старые монеты, которые они в детстве очищали уксусом перед днем выплаты.
Были и другие причины. Сама Дора с возрастом менялась. Вещи, которые радовали ее в детстве, ныне уже не доставляли былой радости. Теперь, когда она думала о маме, Доре хотелось поговорить с ней о чем-то другом. Она стала обращаться к миссис Лейн с просьбами рассказать о маме, и эти воспоминания, пускай вторичные, являлись для нее не менее ценными, чем ее собственные, – хотя бы потому, что они были «взрослыми».
Позднее нашлась еще одна причина для того, чтобы меньше времени уделять ночным грезам.
Однажды Мэри, роясь под кроватью в поисках какой-то затерявшейся вещицы, извлекла оттуда большой плоский сверток – судя по всему, картину.
– Это что еще такое?
Дора смахнула пыль со свертка:
– Мой грач!
Сценка рисования в саду вместе с дядей Чарльзом не входила в обычный репертуар воспоминаний Доры, поскольку в ней не участвовали ее мама или братья. Теперь же эта сценка всплыла в памяти очень живо и ярко.
– Он учил меня правильно держать карандаш.
Вдвоем они перерыли все шкафы в доме и наконец отыскали старые альбомы для рисования. И всю оставшуюся часть вечера они провели, рассматривая эти рисунки. На одной из страниц они задержались надолго. За несколько недель до эпидемии лихорадки Дора предприняла свою первую серьезную попытку создать автопортрет.
– Я в самом деле так выглядела? – спросила она.
– Сходство есть, спору нет. Но в жизни ты была куда красивее.
Дора оценивала картину по своим критериям. Портрет в целом не удался. Линии были какие-то неуверенные. Разве что глаза получились неплохо. Только по этим глазам она узнала себя.
– Я здесь выгляжу так, будто сильно о чем-то задумалась.
– Ты и сейчас так выглядишь. Этот вид у тебя был всегда.
Следующую ночь Дора вместо воспоминаний посвятила сидению перед зеркалом. Она сняла с головы кружевной чепчик и при свете свечи внимательно рассмотрела свое лицо. Каким же пугалом она сделалась! Нос, глаза и рот казались смещенными книзу, как у младенцев. Уши торчали в стороны, а верхний изгиб ушных раковин смотрелся как уродливое подражание вьющимся волосам, которых у нее давно уже не было. Низкий лоб отчасти скрашивался – хотя уместно ли здесь это слово? – отсутствием волос, как отсутствие бровей и ресниц делало глаза более выразительными – вот только привлекательными их назвать было нельзя. Тем не менее это лицо могло представлять интерес для художника. Кожа головы была гладкой и туго обтягивала неровности черепа, ранее скрытые прической. Поворачивая голову так и этак, она изучала бороздки, ложбинки, выпуклости – весь этот костный рельеф. Над одним ухом голубой ветвящейся речкой пролегала вена. Свой затылок она исследовала на ощупь.
Сильнейшее
В конечном счете ей удалось создать рисунок, ее удовлетворивший. Он получился таким же гротескно-уродливым, какой она себя знала, и более всего напоминал изображение только что убитой и ощипанной птицы, с тонкой кожей, обтягивающей жалкие кости, почти лишенные плоти.
Последним движением карандаша она удлинила линию своего носа, превратив его в птичий клюв, и осталась довольна работой.
16
Открытие «Беллмена и Блэка» стало для Уильяма новым мощным импульсом. Он работал по восемнадцать часов в день семь дней в неделю и не знал усталости. Его насыщенное расписание включало обходы всего магазина, от подвала внизу до мастерской наверху, трижды в течение дня: в десять утра, в два и в шесть пополудни. При обходе он мог дать ненавязчивый совет кому-нибудь из сотрудников, кого-то подбодрить похвалой, а иногда и собственноручно помочь, если видел, что человек загружен сверх меры. Ежедневно он проводил совещания с участием старших продавцов и мистера Верни (главного финансиста), а дважды в неделю обсуждал дела с мистером Эдмондсом (начальником службы доставки), мистером Стэллибруком (начальником снабжения) и неизменно безупречной мисс Челкрафт. Триста тридцать семь человек работали в фирме «Беллмен и Блэк», и к концу первого месяца он уже знал всех по именам – от письмоводителя Хендерсона до посудомойки Молли. «Девушку № 9» звали Лиззи – он запомнил ее, как и всех прочих. Энергично и неутомимо он заполнял каждый момент своей жизни делами, планами и учетом достигнутого.
Он регулярно встречался и с людьми не из штата фирмы: с Энсоном, управляющим банком «Вестминстер энд Сити», с юристами или с кем-нибудь из своих компаньонов, обычно заявлявшихся ближе к вечеру. Для таких случаев он приобрел пару мягких кожаных кресел с глубокой простежкой и расположил их по краям камина в своем рабочем кабинете. Единственным недостатком кресел оказалось их удобство – оно располагало приходящих задержаться после обсуждения важных дел и выкурить сигару, рассуждая о всякой всячине и глядя, как поднимаются к потолку колечки дыма. Подобные ленивые паузы он вежливо, но твердо прерывал.
По воскресеньям, а также по вечерам после закрытия магазина он занимался бумажной работой. Письма, доклады, отчеты, списки. Он расправлялся с ними быстро и безошибочно, по выполнении каждой задачи вычеркивая ее из перечня в своем блокноте. Теперь он заказывал такие блокноты сразу по полдюжины штук – едва закончив один, прятал его в нижний ящик стола, брал с полки новый и возвращался к работе.
Как ему все это удавалось? Благодаря экономии времени. Утреннее умывание, одевание и завтрак отнимают у обычного человека не менее часа. Беллмен укладывался в тридцать пять минут. Управляющий любого другого лондонского магазина сопоставимых размеров ежедневно тратил целый час на разбор текущих вопросов со своим секретарем, а Беллмену хватало на это четверти часа. Приветствуя секретаря машинальным «Доброе-утро-как-поживаете?», он не позволял даже этим первым секундам пройти без пользы, одновременно что-нибудь обдумывая или планируя.
Когда магазин закрывался и Беллмен мог заняться документами, он начинал с того, что смотрел на часы. Намеченный им объем работы кто-нибудь другой не осилил бы и за полдня, но когда он по ее завершении снова сверялся со временем, оказывалось, что прошел всего какой-то час. Все, кто был в курсе, не переставали удивляться его необычайной работоспособности.
– Никогда не позволяйте времени взять над вами власть, – сказал он Верни, когда тот однажды напрямик спросил его об этом. – Беритесь за дело без промедления, работайте в полную силу, и тогда время будет подчиняться вам, а не вы ему.