Беллмен и Блэк, или Незнакомец в черном
Шрифт:
– Как полагаете, у него есть женщина? – отважилась поднять щекотливую тему одна из ее подруг.
Может, в этом все дело? Может, ключ к сердцу Беллмена находится в руках какой-то тайной возлюбленной? Может, он состоит в связи с замужней дамой и оба вынуждены это скрывать? Или он в кого-то влюблен, но эта любовь безответна? Она продолжала гадать наряду со всеми прочими людьми своего круга. Что, если покойная миссис Беллмен по сей день живет в сердце супруга, тем самым пресекая поползновения новоявленных претенденток?
Жена галантерейщика обстоятельно рассмотрела все эти теории, попутно ожидая, что интуиция вдруг высветит какой-то ранее пропущенный ею жест Беллмена, проскользнувшую незамеченной фразу или мимолетное выражение лица и это даст ключ к разгадке.
Подчиненные Беллмена также активно строили предположения. За работой швеи шепотом (не дай бог, услышит мисс Челкрафт) пересказывали все более невероятные истории о своем нанимателе и его возлюбленных. В столовой продавщицы обсуждали его внешность, склоняясь над тарелками с тушеной бараниной. Ходили слухи о некой вдове, которая часто посещала магазин и подолгу изучала товары, при этом бросая выразительные взгляды в сторону управляющего. Говорили, что Беллмен перед началом своих ежедневных инспекций отправлял посыльного разведать обстановку в торговых залах, и если там обнаруживалась эта женщина, он сидел в своем кабинете вплоть до ее ухода. Были и другие истории – как правило, глупейшие выдумки. Работницы находили его весьма привлекательным и мужественным, а кое-кому импонировали даже его нахмуренный лоб и сумрачный взгляд. Но большинство хотело бы видеть его более жизнерадостным; и практически все сходились во мнении, что хотя бы тень улыбки или намек на смех нисколько бы ему не повредили. Но какими бы ни были их романтические фантазии, при встрече с Беллменом во плоти среди бела дня мысли о флирте мигом улетучивались из девичьих голов.
А что же «девушка № 9»? Когда Лиззи по вечерам вешала платье на крючок за дверью своей спальни, она вспоминала о таком же точно крючке за дверью мистера Беллмена; а когда она забиралась в постель, ей представлялся мистер Беллмен, отходящий ко сну у себя за кабинетной перегородкой. У нее были свои причины желать, чтобы история с его внезапным появлением в ее старом жилище канула в забвение. Да и Беллмен ни единым намеком не показал, что он помнит о том случае. Не будь оставленных им на столе денег – увы, слишком поздно, чтобы оплатить услуги врача для ее ребенка, что, впрочем, лишь немного отдалило бы неизбежное, – она могла бы поверить, что все это ей приснилось. Ныне Беллмен вел себя так, словно ничего такого не было, и ее это вполне устраивало. Здешним девицам дай только повод – засмеют и задразнят; так что она старалась не привлекать к себе лишнее внимание. А в другое время, кроме как при отходе ко сну, она и не вспоминала о Беллмене. Ее ночные мысли касались уже иных предметов: молодого человека, который ее бросил, и дочурки, которую она потеряла. Порой моменты, которые ей вспоминались, были счастливыми, порой нет. В обоих случаях она плакала, но недолго: усталость быстро погружала ее в сон.
19
Конец рабочего дня в магазине всегда следовал заведенному сценарию. Если швеи наверху трудились, пока было достаточно дневного света (летом дольше, зимой меньше), то торговые залы неизменно закрывались ровно в семь. Учитывая, что продажам обильно сопутствовали печаль и скорбь – каковые чувства не ведут счет времени, – выполнение этого правила было делом нелегким и требующим четкой организации. В половине седьмого «утешительницы» (девушки, получившие эту работу из-за особо сострадательных лиц и умения деликатно утешить скорбящих) потихоньку покидали торговую зону, где оставались только «сочувствующие» (эти специализировались на ускоренном обслуживании покупателей). Без четверти семь они ненавязчиво – не сбиваясь с сочувственных интонаций – ставили клиентов перед необходимостью решительного выбора. Если те продолжали колебаться, за пять минут до закрытия в дело вступал сам мистер Хейвуд.
– Не спешите, мадам, – говорил он, – мудрое решение всегда лучше поспешного.
Эта сентенция сопровождалась скупым, но хорошо отрепетированным и недвусмысленно понимаемым жестом: мол, что значит лишний час размышлений в сравнении с вечностью, которая ждет нас всех? Разумеется,
И всегда как-то так получалось, что без одной минуты семь выбор был уже сделан – как правило, в пользу более дорогого товара.
Ровно в семь Пентворт закрывал дверь за последним покупателем, всем своим видом выражая ему наиглубочайшие из всех возможных соболезнований, и поворачивал в замке ключ.
Тут наступал момент, когда утешительницы и сочувствующие испускали единодушный вздох облегчения. Они растирали затекшие ноги, прикрывали слезящиеся от усталости глаза, упирали руки в бока и с наслаждением потягивались. При этом рты их оставались на замке. Правило «ни болтовни, ни смеха» продолжало действовать и после закрытия магазина, сохраняя силу в радиусе пятисот шагов от него, так что все замечания личного характера можно было делать только посредством обмена взглядами или же шепотом вдали от ушей начальства. В любом случае этот период расслабления был недолгим, ибо за ним следовал, пожалуй, самый напряженный час рабочего дня.
Из замаскированных стенных шкафов извлекались на свет щетки, тряпки, мастика для пола, и поднималась суета уже иного рода: уборка. Полировались прилавки, разглаживались отрезы тканей, сворачивались тугие рулоны лент, подметались лестницы, натирались полы, чистились зеркала и оконные стекла… День считался законченным лишь после того, как сами девушки выстраивались у бокового выхода для последней инспекции. «И чтобы каждый волосок в прическе был на месте!» – слышали они каждый раз. Приходилось по очереди осматривать себя в зеркалах или поправлять прически друг другу. Только когда и магазин, и его сотрудницы были в идеальном порядке, открывалась боковая дверь, выпуская их наружу.
Отсчет шагов: один, два, три… Пятисотый шаг в одну сторону по Риджент-стрит завершался в аккурат перед табачной лавкой, а в другую – у небольшого ресторанчика, тогда как на Оксфорд-стрит это были «Марчемз» или «Гринуэйз», в зависимости от направления. Все было давно подсчитано, и, только достигнув заветных рубежей, они вновь обретали право на личную жизнь. Только теперь они могли дать выход накопившимся за день эмоциям, только теперь смех мог свободно срываться с их уст, а руки, с восьми утра скованные правилами фирменного этикета, наконец-то могли вволю жестикулировать. И если бы покупатель, недавно обслуженный ангельски сострадательной Сусанной, увидел ее в эту самую минуту – сложившейся пополам от хохота над вульгарной байкой, поведанной складским грузчиком, – он ни за что не поверил бы, что это одна и та же девушка. Даже невозмутимый мистер Пентворт (ему бы стоять архангелом при райских вратах) выказывал изрядную долю веселости при виде своих сыновей, встречающих его на перекрестке. Возвращение домой с работы – что за славный момент!
Уильям Беллмен домой не возвращался. В первый год существования фирмы «Беллмен и Блэк» он так мало времени проводил в своем лондонском доме, что в конечном счете решил сдать его внаем. А когда был выставлен на продажу соседний дом, он приобрел его и также сдал внаем. Сейчас он владел в Лондоне уже четырьмя домами, но предпочитал ночевать в магазине, на узкой кровати за перегородкой своего кабинета, обходясь при утреннем умывании кувшином и жестяным тазом. Так было проще, чем каждый вечер ехать домой. Да, собственно, здесь и был его дом.
Этим вечером Беллмен собирался еще раз просмотреть контракт с Рейнольдсом из Глостера: у него возникло подозрение, что тот исподтишка экономит на качестве сырья. Также не помешало бы взглянуть на последние сводки продаж черного янтаря – эти минуты будут потрачены с пользой. На следующей неделе он вновь пошлет своего представителя в Уитби, и совсем не лишним будет предварительно выяснить, какие гагатовые изделия пользуются наилучшим спросом. Он провел полчаса, с удовольствием занимаясь этими и им подобными вопросами; затем вспомнил о небольшом деле, которое не было смысла откладывать на завтра, а оно в свою очередь напомнило еще об одном…