Беллона

Крюкова Елена Николаевна

Нам никто не предлагает эвакуироваться. Бои приближаются к Сталинграду. Нам страшно. Мама кормит грудью Валерика. У нас есть еще старенькая бабушка Липа. Мы обе смотрим за Валериком, когда мама уходит на работу. Она работает в больнице для душевнобольных.

30 августа 1942

Город бомбят. Нашим зениткам все труднее справиться с налетами фашистов. Скоро сентябрь, а я даже не знаю, пойду ли я в школу. Немцы подошли уже к тракторному заводу. Жителей переправляют за Волгу. Маме в больницу прислали грузовик для вывоза

больных и имущества к переправе. Ей сказали: сначала перевезем больных, а потом медперсонал с семьями! Налетели фашистские самолеты. Мы бежали к Волге, а на нас падали бомбы. У мамы на руках Валерик, а я держу за руку бабушку, а в другой руке чемодан.

Подбежали к переправе. Немецкие самолеты летели очень низко. Из них без перерыва падали бомбы, а еще летчики стреляли из пулеметов. Вокруг нас падали убитые и раненые люди. Я дрожала и думала: а когда же нас убьют? На лодках, катерах, на причале, на пароме, в Волге - одни мертвые. Уже некого убивать. Вода в Волге красная от крови. Не вода уже текла, а кровь. А я все думаю: а мы-то живы что же до сих пор?!

Все, кто остался в живых, медленно отползали назад от переправы. И мы ползли. Бабушку ранило. Она охала и стонала. Мама хрипит мне: "Ника, направо овраг, ползем туда, там спрячемся". Я помогала бабушке ползти. Валерик сначала кричал, потом замолк, и я думала, что он умер.

Когда бомбежка кончилась, мы прибрели домой. Глядим - а дома нет. Разбомбили. И все запасы еды сгорели. И вся одежда. Мама говорит: "Теперь наш дом - овраг". Мы туда вернулись, и мама руками, ногтями выкопала маленькую землянку для нас четверых. Там мы и живем сейчас, спим, прижавшись друг к другу. Я боюсь холодов. Начнутся морозы, а мы только в шерстяных кофточках. И у Валерика нет теплого одеяльца.

20 октября 1942

Грянули первые морозы. Мама дрожит и плачет. Кормит грудью Валерика, а нам выкапывает из земли картофельные клубни, и мы едим их, сырые.

18 ноября 1942

Становится все холоднее. Бабушка уже не плачет и не молится богу, только дышит тяжело, хрипит. Мама говорит: "Надо вернуться в город, там найдем, где приютиться". Вошли в Сталинград. Идем через руины домов. В нос лезет пыль. Летит снег, ложится нам на плечи и не тает: пришла зима.

Мы медленно, через силу, двинулись в город. Меня шатало ветром. Видим: народ спускается в подвал разрушенного большого дома. Я вспомнила, здесь раньше был продовольственный магазин. Может, тут остались на первом этаже продукты?

Мы спустились по лестнице вместе с другими людьми. Многие несли на руках детей. Мы все еле вместились в подвал, так нас было много. Дети так жалобно плакали! Они плакали громко, потом тихо, все тише, потом умирали, один за другим. Один человек притащил печку-буржуйку. Мы топили ее старой одеждой, разломанными стульями и столами из магазина. Люди находили в магазине остатки еды, и это все мы ели: сухие макароны, во рту размачивали, сухие крупы - овсянку, гречку. Перемалывали зубами, у кого были зубы.

Первой не выдержала бабушка Липа. Она умерла тихо, молча. Закрыла

глаза, легла на пол, вытянулась и умерла. Мама села перед ней на корточки и прижала руку ко рту, чтобы не закричать. Потом умер Валерик. Он умер от голода - в маминой груди уже совсем не было молока. Мама все прижимала его, мертвого, к груди, ласково говорила с ним, улыбалась ему и не отпускала его, хотя я видела - он был уже мертвый, синенький весь, не дышал, и ротик открыт. Мужчина в ватнике подошел к маме и тихо вынул у нее из рук Валерика. И люди передавали мертвого Валерика из рук в руки, и так вынесли его на улицу, на мороз. Началась бомбежка, и никто не успел похоронить моего брата.

15 декабря 1942

Сегодня умерла мама. Она не вынесла ни горя, ни голода. В подвале холодно и душно. Я сижу на полу рядом с мамой и смотрю на нее.

31 декабря 1942

Сегодня мужчина, который вынул Валерика из маминых рук, позвал нас всех, в ком еще есть силы, наверх. Он сказал, около дома, где мы прячемся, лежит мертвая лошадь. Это мясо.

Мы вылезли на свет, чуть не ослепли. Видим, и правда лошадь лежит рядом с домом. Вокруг лошади уже толпится народ. Мужчина вынул из-за голенища большой нож и стал разрезать лошадь на части. Резал долго, кромсал, тяжело дышал. Протянул мне ногу и сказал: "Хватай! Вместе потащим!"

Мы так долго тянули эту ногу до подвала, что мне показалось - прошла целая жизнь.

Протянем метр по снегу и сам и рухнем в снег. Так ослабли. Все-таки дотащили.

Мужчина сунул щепку в огонь буржуйки и огнем опалил шкуру. Сел и стал снимать с ноги шкуру ножом. А я глядела, и все молча глядели. Нашли в углу старую кастрюлю, отрезали от ноги огромный кусок и поставили варить. Мужчина говорит: "Жаль, соли нет", - и плачет. А бульон на огне булькает. Кто-то говорит: "Слышу, бьют наши зенитки! Скоро наши придут! Продержимся, ребята!"

От кастрюли заструился чудесный запах. Все дети в подвале столпились вокруг кастрюли. Молчали и тянули к кастрюле руки. Но никто не заплакал, не запросил: дай, дай скорей! Все стояли и терпели. Молча ждали. И у детей были сморщенные личики старичков.

И тут по лестнице раздался стук и грохот! Ворвались два немца, с автоматами в руках. Немцы прицелились в детей, и дети подняли руки вверх. А фашисты схватили горячую кастрюлю, обжигая руки, и молча утащили ее. Убежали вон с нашей едой! Это они на запах бульона явились. Хорошо, что не постреляли никого. Спасибо им и за это.

Женщина, похожая на скелет, сказала хрипло: "Это нам всем новогодний подарок, жизнь".

Мы опустились на пол на колени, без сил. Малыши плакали. Кто повзрослее, крепился. Мужчина в ватнике громко сказал: "Хорошо, нас никого не застрелили! Радуйтесь! Пойду к лошади, еще мяса вам принесу!"

Он пошел к лошади один. Вернулся без куска мяса. Уже успели растащить всю лошадь, даже кости и хвост.

20 января 1943