Беллона
Шрифт:
Солнце. Розовые, желтые пятна солнца на паркете.
Пятна движутся от шторы -- к дивану. От дивана -- к моей кровати.
Сейчас самое жаркое пятно доползет до меня, и надо вставать!
"Это есть наш последний и решительный бой! С Интернационалом воспрянет род людской!"
Все. Доползло до меня солнце. Солнышко мое.
Сентябрь. Лето кончилось. Школа началась. Как я люблю школу!
Гимн грохочет, ярко сверкает, заливает спальню музыкой не хуже солнца.
– И если гром великий грянет... над сворой псов и палачей...
– Для нас все так же солнце станет...
Теперь лифчик. Он квадратный, из плотной ткани. У него пуговки на спине, и я изворачиваюсь как могу, чтобы их застегнуть. У меня маленькая и плоская грудь, хотя у нас в классе девочки, мои ровесницы, уже щеголяют высокогрудые. Так мальчишки на их фартучки и косятся. А на меня никто не косится. Встану перед зеркалом: слишком большие глаза, слишком пухлые губы, и нос крючком, и брови густые, как у мужика. "Как у старого шамеса", - смеется папа и, послюнив палец, проводит мне по моим толстым черным бровям.
И ноги у меня худые. И ребра торчат. А зато я быстрей всех бегаю стометровку! И все девчонки завидуют мне на стадионе, да, завидуют!
– Сиять огнем... своих лучей!
Теперь рубашка. Мама сама шьет рубашки. Раньше ей помогала шить баба Фира. А потом баба Фира сошла с ума. И теперь бабе Фире самой надо помогать есть и пить.
Ранец у меня собран еще с вечера. Я аккуратная. Коричневая форма надета. Я перед зеркалом крепко, намертво, чтобы позорно не развязались, завязываю на спине тесемки черного фартука. Веснушки на носу, этого еще не хватало!
Я слишком люблю солнце. Или это солнце любит меня?
Теперь -- перед зеркалом -- косы заплести. Непослушные пышные кудри разделить на три тугих пряди -- и плести, плести косу, а она расплетается, вырывается из рук, как змея.
Слышу за дверью быстрые шаги-шажочки: это мама бегает по коридору нашей коммуналки. Жарит мне яичницу. Вот ногой открывает дверь, и вносит в столовую сковороду, и яичница шкворчит, на настоящем деревенском сале, тетя Мурочка привезла из Ирпеня, пальчики оближешь, а в другой маминой руке кофейник с изогнутым, как лекало, носиком, и уже так пахнет кофе, так весело, так чудно, это наш завтрак!
– Двойрочка, ты встала? Ах, уже готова, как чудесно! Ты моя умница!
Мама ставит на подставку сковороду, на вязаный кружочек -- кофейник, взмахивает руками и крепко, свежо целует меня. У нее веселые кудряшки, от нее пахнет духами "Вечер" - это папа ей подарил, у нее белый, отглаженный воротничок и платье в мелкий горошек. Она смотрит в окно. Солнце гладит ее длинными веселыми желтыми лучами.
– А уже холодает, - вздыхает мама. Вздергивает плечами. Изнутри к платью подшиты ватные плечики, чтобы мамины плечи
– Ну и что! Осень. Осень тоже хороша! Завтра воскресенье, пойдем гулять на набережную?
Я знаю, мама очень любит глядеть на Днепр. Она ходит к Днепру в любое время года. Зимой одевается в теплую шубку, кутает руки в муфточку, под шапку повязывает козью шаль, но все равно, в метель и мороз, идет говорить со своим Днепром. Как с человеком. Моя мама красивая. Гораздо красивее меня. И папа тоже как принц. А я вот получилась Золушка. Зато мой братик Изя -- загляденье! На Подоле красивей всех. Ему восемь лет. Встает перед зеркалом и бьет себя по щекам: "Зачем я такой смазливый! Меня в классе девчонкой задразнили!"
– Воречка, садись ешь! Вкусненько! Я на сальце пожарила! И еще красного перчику накрошила, совсем чуть-чуть, не морщи нос, это полезно для здоровья! Ты гимнастику сегодня сделала утреннюю?
– Не-а, не успела, - киваю я, а рот набит. И правда вкусно, с перцем.
Мама наливает мне в стакан кофе. Я жую и гляжу на подстаканник, он серебряный, на нем изображен самолет с нашей красной звездой и голова летчика в шлеме. Летчик улыбается. Я улыбаюсь ему.
Мама дает мне легкий шутливый подзатыльник.
– Ешь, а не смейся! Уже двадцать минут восьмого!
Из родительской спальни выходит папа. Он в свеженькой клетчатой рубашке и в подтяжках. У него веселое заспанное лицо. Ему на работу к девяти. Он еще успеет спокойно поесть. А когда мы с Изькой убежим в школу -- еще и поцеловаться с мамой в старинном кожаном кресле. Я однажды видела: мама села к папе на колени, а он так нежно целовал ее, что у меня навернулись слезы на глаза.
– Воря, салют! А Изя где у нас?
– А Изя у нас в туалете, как всегда!
– прыскает мама в кулак. Спина ее дрожит от смеха. Она намазывает хлеб желтым, как солнце, маслом.
– Он может там все утро просидеть! И опять опоздает! Мне Нина Михайловна уже...
Изя возникает в дверях. Мрачный, смешной, любимый. Я так люблю моего младшенького братика. Он увалень, умница, медведь, он лучший математик в классе!
– Мамулик, с добрым утром. Папочка, с добрым...
– Давай-давай, пошевеливайся!
– Мама толкает Изю к столу.
– Бутерброды! Сыр! Яичница! Кофейку будешь? Или компоту вчерашнего налью?
– Компоту, - бубнит Изя.
– Кофе горячее, долго остывает, опоздаю.
– Изя, сколько тебе раз говорить -- кофе он! Кофе он! Горячий! Кофе!
– Горячий кофе, - послушно повторяет Изя и тянется за хлебом с маслом.
Мама быстро, торопливо ест, жует как белочка орешек передними зубками. Еще и успевает следить, как мы все едим. И мы стараемся все съесть моментально, чтобы мамочка, наша обожаемая мамочка осталась довольна своим послушным семейством.
– Додик, тебе завтрак как?
– Нет слов!
– Изя, в темпе, в темпе! Мне Нина Михайловна жаловалась...
– У-м-м-м...
– Воречка, ты все?