Белое движение. Исторические портреты. Том 2
Шрифт:
Вовсе не экзотические особенности даурского быта побудили нас обратить особое внимание на устройство этих фортов. Вопреки всем рассказам о его ненормальности, барон Унгерн ничего не делал «просто так», и раз он укреплял свою ставку именно таким образом - значит, имел на это причины. И даже беглый взгляд на его оборонительную систему заставляет задаться вопросом, а от кого же он собирался обороняться?
Сразу же следует отбросить беллетристические рассуждения о страхе, якобы терзавшем «Даурского Барона», как это «по штату» полагается всем литературным тиранам: о каких-либо специальных мерах предосторожности, предпринимаемых им для обеспечения собственной безопасности, ничего не известно ни до, ни после, ни в Хайларе, ни в Урге. Не могут иметь под собою почвы и предположения о готовящемся столкновении с «колчаковскими» белогвардейцами, поскольку раздуваемое недоброжелателями «противостояние»
Красные партизаны? Но Азиатская дивизия неизменно обращала их вспять, ни одного налёта на Даурию не зафиксировано, а от других станций они отражались и без столь капитальных укреплений. Очевидно, что даурские форты устраивались в расчёте на столкновение с каким-то более серьёзным и технически оснащённым противником, чьего наступления следовало ожидать как раз вдоль железной дороги. И вот тут-то и уместно вспомнись, что менее чем в пятидесяти вёрстах от Даурии лежала русско-китайская граница.
Основания для опасений и подготовки вооружённого отпора были: после распада Российской Империи и нарушения равновесия на Дальнем Востоке китайская угроза отнюдь не выглядела чем- либо нереальным. Ещё в мае планировался ввод китайских войск на станцию Даурия, в октябре их канонерские лодки вошли в Амур, а между этими двумя попытками агрессии разыгрался вооружённый инцидент в той же Даурии.
По поступившим в контрразведку сведениям, считавшийся до этого союзником князь монголов-харачинов Фушенга был подкуплен китайцами и намеревался, вырезав русских офицеров Азиатской дивизии, разоружить входившую в её состав Бурятскую бригаду. Выступление было предупреждено, в ходе разыгравшегося 3 сентября боя Фушенга и его приближённые поплатились жизнью за своё предательство, а харачинов разоружили и вывели из Даурии, при чём отличились бурятские полки Унгерна и стоявший на станции семёновский бронепоезд.
В качестве подлинных причин расправы называют как провокацию омской контрразведки, так и происки контрразведки читинской, с чего-то вдруг решившей избавиться от союзника. Но реально были заинтересованы нанести удар даже не по монгольским марионеткам Семёнова, а по их русским покровителям, как раз китайские власти. И если не подвергать сомнениям информацию о заговоре Фушенги, - закономерно возникает вопрос, где же произошла её утечка. Возможностей было, наверное, немало; однако стоит обратить внимание на одну, тем более, что в момент инцидента с харачинами и Семёнов, и Унгерн находились в полосе отчуждения КВЖД, а за этим могла скрываться необходимость проведения переговоров с лицами более высокопоставленными, чем какой-либо безымянный информатор. Так нет ли на тогдашней сцене «Трёх Северо-Восточных провинций» Китайской Республики, управлявшихся Генерал-Инспектором Чжан Цзо-Лином, подходящей фигуры на роль тайного, - а может быть, и не очень тайного - союзника или даже агента Унгерна?
На наш взгляд, такой человек есть. Генерал Чжан Куй-У [14] , бывший одним из помощников китайского Главнокомандующего в полосе отчуждения и имевший ставку в Хайларе, зарекомендовал себя другом и доброжелателем Атамана Семёнова ещё весной - в начале лета 1918 года, и вполне правдоподобно, что он должен был знать об ударе, готовившемся его начальством по русскому союзнику руками Фушенги. Невозможно сказать, каковы были основания этой дружбы, но, помимо официальной семёновской версии об идейной близости, позволительно предположить и наличие более меркантильных соображений.
14
В русских источниках его имя пишется по-разному: Чжан Ку-ю, Чжан-Куи-Ву, Джан-Кую, но несомненно, что речь идёт об одном и том же человеке. — А. К.
...В 1919 году барон Унгерн женился на китайской девушке из высокопоставленной семьи, которую падкие до экзотики и титулов авторы охотно именуют «принцессой» (княжной?), дочерью «сановника династической крови» или хотя бы «одного из сановников Маньчжурской Династии [15] », и лишь полковник Шайдицкий проливает некоторый свет на её родственные связи: «[барон] женат был на китайской принцессе, европейски образованной (оба владели английским языком), из рода Чжанкуй, родственник которой — генерал, был командиром китайских войск западного участка К[итайско]-В[осточной] жел[езной] дор[оги] от Забайкалья до Хингана, в силу чего [Азиатская] дивизия всегда базировалась на Маньчжурию».
15
Имеется
– А. К.
Все, кто пишут о браке Унгерна, сходятся на том, что он имел чисто формальный характер. Не будем пытаться решить принципиально нерешаемые задачи и проникнуть в чувства Романа Фёдоровича, но отметим, что одно обстоятельство внушает подозрения: аскетически равнодушный к материальному достатку, воин-бессребреник Унгерн, не позаботившийся об устройстве семейного очага и так, кажется, никогда и не живший с супругой общим домом, - неожиданно оформляет на её имя банковский вклад.
Оснований для каких-либо окончательных выводов это, разумеется, не даёт, но сам поступок настолько не похож на «Даурского Барона» - ему скорее пристали бы любые, сколь угодно дорогие подарки, но не возня с презренными чековыми книжками, - что допускает среди возможных объяснений и легализацию под благовидным предлогом денежных выплат родственнику баронессы. И тогда уже неважным становится, был ли Чжан Куй-У действительно маньчжуром, близким по крови Императорскому Дому, и исповедовал ли он монархические убеждения или испытывал страх перед коммунистической угрозой: сопоставление даже изложенных, весьма немногочисленных фактов позволяет увидеть здесь обыкновенную «вербовку». А вскоре китайскому генералу представится и возможность в крайне непростых условиях доказать свою верность союзу с русскими белогвардейцами.
Это произойдёт, когда барон Унгерн двинет своё «войско» в Монголию.
Но походу этому, ставшему самым известным эпизодом биографии барона, предшествовали важные события. Потерпев во второй половине 1919 года ряд поражений и лишившись в результате предательства «союзников» своего Верховного Главнокомандующего [16] , остатки армий адмирала Колчака к весне 1920 года проложили себе путь в Забайкалье. Весенние попытки красных партизан и отрядов организованной по указке из Москвы «Дальне-Восточной Республики» разбить белых потерпели неудачу, и лето прошло в дипломатической борьбе. Преуспели большевики, добившиеся подписания соглашения о перемирии и выводе японских дивизий, после чего небольшая область, ограниченная с северо-запада - ДВР, с северо-востока - партизанскими районами, с юга - государственной границей Российской Империи, казалось, была обречена.
16
Кстати, Унгерн был, кажется, единственным, кто попытался отомстить за Колчака. Он вполне серьёзно готовил уничтожение поезда одного из старших союзных военачальников (французского генерала Жанена или чешского - Сырового), небезосновательно считая их главными виновниками трагической гибели Верховного, - и только увещевания Атамана Семёнова (из «дипломатических соображений») заставили барона отказаться от своего плана.
– А. К.
Положение осложнялось раздорами внутри Белого командования - между оборонявшими Забайкалье «семёновцами» и пришедшими из Сибири «каппелевцами» - и оперативными колебаниями. В этих условиях у Семёнова и рождается идея направить Азиатскую конную дивизию в Монголию.
Позднее Атаман подавал этот проект как начало грандиозной международной борьбы с большевизмом; однако развернувшиеся в действительности события не дают оснований принять эти утверждения на веру - всё произошедшее больше напоминает партизанский рейд, чем экспедицию с далеко идущими военно-политическими целями, и похоже, что именно как к рейду относился к ней и барон Унгерн.
Подготовка «Монгольского похода» позволяет опровергнуть ещё одну бытующую легенду. Видным «каппелевским» генералам И. С. Смолину и В. А. Кислицину Унгерн предлагал двинуться в Монголию совместно: чувствовавший себя в те дни «опустошённым» и внутренне готовый отступать в полосу отчуждения Смолин много лет спустя вспоминал возмущённое восклицание барона: «Что? Вы не понимаете, что там вы будете людьми второго сорта? Почему вам не пойти со мной?» [17]– а Кислицин даже рассказывал, будто барон, предлагая объединение сил, говорил ему: «Ты будешь Командиром Корпуса. Я подчинюсь тебе и буду тебя слушать и всё исполнять. Иди только с нами».
17
Обратный перевод с английского.
– А. К.