Белое на белом
Шрифт:
— Да! — Цайт был счастлив.
— А тебе не кажется, что из тюрьмы выбраться обычно несколько сложновато? Или ты за неделю прокопал подземный ход ложкой для салатов?
— В этом-то и есть ошибка, — Цайт глубокомысленно поднял палец, — Мы не в тюрьме, мы — в школе.
— Да ну? Мы говорим про одну и ту же школу? В которой комнаты запираются снаружи на ночь, на окнах — решетки, а вокруг — забор с шипами?
— Не был ты, Ксавье, в настоящей тюрьме… Поверь, я все рассчитал, отсюда можно выбраться и, самое главное, вернуться утром.
—
— Смотрите, — Цайт просто наслаждался всеобщим вниманием, — вечером смотрители запирают камеры, правильно. Но! Они не проверяют, находятся ли ученики внутри на самом деле. Заглядывают и закрывают. Если мы сделаем чучела из одежды и положим под одеяла, якобы спим…
— Поймут.
— Поверь, я такие чучела сделаю, они только что храпеть, как Йохан, не будут.
— Я не храплю.
— Это ты так думаешь. Так вот, за час до закрытия комнат мы идем в библиотеку…
— Зачем?
— Вольф, какой ты нетерпеливый. Мы идем в библиотеку, потому что рядом с ней находится кладовая. В ней лежат старые тряпки, сломанные столы, всякий хлам, но, самое главное — она никогда не запирается. Прячемся в ней…
— А потом?
— Вольф! — рявкнули сразу трое.
— Молчу, давай дальше.
— Дальше. Библиотека, вообще учебное крыло, пристроены к тюрьме позднее, я узнавал, поэтому в библиотеке на окнах нет решеток.
— И куда эти окна выходят?
— Во двор.
— Спасибо тебе, добрый Цайт. Ты приглашает нас ночью погулять во дворе школы? А ходить кругами, заложив руки за спину, обязательно?
— Ксавье, дослушаешь ты или нет? Вообще, вы будете слушать до конца или я уйду один?
— Слушаем, слушаем. Вещай.
— Окна библиотеки выходят во двор школы, но под окном проходит карниз. Широкий, удобный. По нему можно пройти и завернуть за угол, а там уже улица…
— А карниз — на высоте второго этажа. Спрыгнуть еще можно, если повезет, даже ноги не переломаешь, а вот как мы утром будем обратно запрыгивать?
— Спрыгивать мы не будем. Проходим по карнизу до следующего угла, а там стоит дом и с карниза можно сойти на крышу. В крыше — чердачные окна и можно влезть на чердак. С чердака — спуститься по лестнице и выйти на улицу. Точно также вернуться утром обратно. Ну что?
Юноши посмотрели друг на друга. Прогулка — вещь заманчивая…
— А если поймают?
— А если НЕ поймают?
Цайт положил руку на стол:
— Кто за?
Сверху опустилась ладонь Вольфа:
— Я — за. Мы не соглашались на тюремное заключение.
— За, — положил свою руку Ксавье.
Йохан промолчал, но его рука присоединилась к друзьям.
— Отлично, ребята, я рад, что познакомился с вами.
Черные глаза Цайта блеснули в полумраке и Вольф на секунду задумался. Ему почему-то казалось, что в первый день знакомства глаза Цайта были зелеными.
Каждый предмет одежды кардинала символизирует добродетель, которой его высокопреосвященство обладает.
Плоская черная шапочка с вышитыми тонкой золотой нитью семью Поучениями символизирует мудрость ее носителя. Темно-малиновая ряса, запахнутая и подпоясанная, означает, что ее носитель всегда готов поделиться одеждой с каждым нуждающимся, если конечно отменят закон о наказании за ношение несоответствующей сану одежде. Черный вязаный жилет с высоким воротом — символ бедности, или, по крайней мере, он был таким во времена первосвященников. Сейчас шерсть научились делать такой мягкой… На шее кардинала висит тяжелая цепь, символ смирения, который был бы более символичным, если бы цепь была не золотой, а хотя бы серебряной. На левой руке висят четки из ароматного красного дерева, означающие пост и молитву, на пальце правой руки надет стальной перстень, позволяющий исполнять древнюю клятву о том, что священники не будут выпускать из рук железное орудие. Подразумевались, конечно, инструменты и орудия труда, вроде мотыг и топоров, но эти древние поучения, они позволяют такие широкие толкования… Пояс, скрученный из белых шелковых нитей, означал чистоту помыслов и смирение похотливых желаний.
За кисточку именно этого пояса сейчас держалась стоявшая на коленях перед кардиналом молодая девушка. Золотистые непокрытые волосы рассыпались по плечам, светлые прозрачные глаза наполнены слезами.
— Ваше высокопреосвященство, я все сделала, что вы просили… Вы обещали… Вы обещали… Один только раз… Разрешите… Один только раз…
Кардинал вздохнул и погладил девушку по ангельски прекрасным волосам. Еще один грех на душу…
— Хорошо. Разрешаю. Но только один раз.
Слезы высохли, улыбка осветила юное лицо:
— Спасибо, спасибо!
Тонкие девичьи пальчики потянули за пояс…
Ох, кардинал, кардинал…
Вечером королевский дворец продолжает жить своей жизнью. Слишком много народа в нем живет, чтобы он затих с наступлением темноты. Но есть закоулки, в который даже днем стоит вечный полумрак, еле разгоняемый редкими газовыми лампами, там очень редко ходят люди, за исключением тех, кто хочет спрятаться от людских глаз.
В одном из таких темных коридоров есть дверь. Дверь эта всегда закрыта на ключ, и даже уборщики не могут туда попасть и не знают, что там за ней находится. Дверь эта очень толстая и почти не пропускает звуков, но если сейчас приложить к ней ухо — чего никто никогда не делает — то можно расслышать некие неразборчивые звуки, изредка прерываемые глухими вскриками.
Его величество король Леопольд Седьмой изволит развлекаться со своим Первым маршалом.
Глава 6
Бранд
Улица Серых Крыс. Королевский дворец. Пивная «Танненбаумбир»
20 число месяца Рыцаря 1855 года