Белое на белом
Шрифт:
Дом святой Катерины на Королевской улице относился к домам квартирным. Такие строения появились в Бранде в начале века и предназначались для тех горожан, у которых не хватало денег на содержание собственного дома — не говоря уж о дворце — но и жить в съемной комнате или, упаси бог, в рабочих бараках им тоже не хотелось. Небогатые чиновники и офицеры, приказчики, преподаватели университетов, священники…
Молодые женщины.
Йохан замер на пороге квартиры Каролины. Все-таки,
Девушка хихикнула и легонько щелкнула юношу по носу:
— У меня есть служанка и приходящая кухарка. Так что если ты намеревался наброситься на меня и сорвать одежды… Что такое?
— Нет, ничего, — немного кривовато улыбнулся Йохан, у которого выражение «сорвать одежды» вызывало вовсе не эротические ассоциации. Перед его глазами медленно таяли видения обнаженных тел, мертвых и залитых кровью.
— Все в порядке, — повторил он. С этой девушкой он почему-то чувствовал себя легко.
Мягко захлопнулась дверь с начищенной до блеска медной цифрой «6».
Внутри квартира была большой, или так показалось курсанту после комнаты-камеры, которую он делил с тремя друзьями. Здесь одна только прихожая была больше, чем вся комната в школе.
Йохан повесил на вешалку шинель и кепи, помог снять пальто Каролине, мысленно отметив, что получилось у него не в пример легче, чем раньше, еще в Нибельвассере. В четырнадцать лет он, решив изобразить галантность и помогая снять пальто, случайно стянул верх платья девушка почти до пояса. К счастью, тогда Гвендолин не разозлилась…
Гвендолин… Любимая жена… Когда-то жена и когда-то любимая…
— Йохан, — глаза Каролины искрились смехом, — ты опять думаешь о ком-то другом. Еще немного и я начну ревновать к твоим мечтам.
Юноша развел руками. Девушка рассмеялась и вышла из гостиной.
«Возможно, в моих мечтах — именно вы» — пришел в голову Йохана красивый, но запоздалый ответ.
Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, Йохан уселся в кресло и оглянулся.
В гостиной было несколько кресел, мягких, темно-вишневой кожи, круглый столик, на котором лежали письма, все перевернутые вниз адресами. В углу громоздился такой странный предмет для девушки, как пишущая машинка, у высокого окна белел прикрепленным листом бумаги мольберт.
Из любопытства он встал и подошел поближе. На подоконнике лежала россыпь пастельных мелков, которыми был сделан рисунок.
На рисунке стояла девушка.
Нарисованная, она смотрела в окно. Окно высокой — видневшаяся дорога вилась тонкой ниткой — башни, башни с толстыми каменными стенами. Лица не было видно, но становилось понятно, что девушка грустна и печальна…
— Ты смотришь на мою картинку, — Каролина подошла со спины и положила руки на плечи юноши.
— Это ты.
— Да, — просто сказала девушка, — это я.
— Ты выглядишь грустной.
— Я и была грустной. Меня разлучили с братом, единственным близким мне человеком.
— Кто?
— Дядя. Мы с братом были сиротами, наши родители погибли так давно, что я даже не помню их лиц. Нас воспитывался дядя, добрый человек…
Голос Каролины дрогнул, как
— А-а-а!!!
Листы бумаги, разорванные в мелкие клочки, взлетели в воздух и закружились снежными хлопьями, опускаясь на голову разъяренного Вольфа. Он с удовольствием и пишущую машинку разбил о стену, но его остановились ее стоимость и вес.
— Кого изображаешь? Госпожу Зиму?
Цайт, еще полчаса назад шипевший тихие проклятья и бурлящий злостью на сержанта как кипящий чайник уже давно успокоился и сейчас, что-то напевая, возился в гримировальных принадлежностях Йохана. Хотя курс сценического мастерства им — в отличие от того же Йохана — им преподавали очень кратко, однако развеселый Цайт накладывал грим вполне умело, постепенно превращаясь в кого-то смутно знакомого. Лохматые бакенбарды, кожаная крутка из театральной комнаты…
— Лучше молчи! — рявкнул Вольф, — Я сейчас готов убить кого угодно! И еще кого-нибудь. Кто только придумал эти машинки!
— Не я, — на всякий случай отперся Цайт, — Ничего не поделаешь, сейчас время такое. Век техники и прогресса, все должны делать машины, а человек так, на кнопки нажимать…
Лицо Цайта перечеркнула черная повязка на глаз. Вольф не выдержал и улыбнулся: перед ним сидел вылитый вор и мошенник по имени Северин Пильц. Различить сейчас Цайта и настоящего Северина взялись бы разве что их родные матери. Отцы не так наблюдательны.
— И зачем? — Вольф рухнул на кровать и сцепил руки на затылке.
— Я хочу в город.
— И как маскарад поможет тебе туда попасть?
— Легко. Хочешь со мной?
Вольф не успел ответить: Цайт неожиданно повернулся к гримировальному столику, опустил на него голову и замер. В ту же секунду в дверь постучали. Следом за стуком, не дожидаясь ответа, в дверь вошел Ольгерд.
Пожалуй, из всех курсантов школы именно этот белесый тип раздражал Вольфа больше всего. Были здесь юноши, которые ему не нравились, Петер, который постоянно о чем-то думал, упершись остановившимся взглядом в какого-нибудь человека, Квентин, умевший достать все, что угодно и продать товарищам за полцены, Ричард, постоянно мечтавший о девушках, но Ольгерда он начинал ненавидеть.
По внешности Ольгерд немного напоминал Цайта, но, такое ощущение, вываренного в щелоке. Белые волосы, бледная кожа, светлые глаза, даже форма на нем казалась не черной, а темно-серой, выцветшей. В его поведении было что-то неприятное, казалось, что Ольгерд считает себя центром, вокруг которого вращается вселенная.
— Вольф, — вошедший скользнул взглядом по «спящему» Цайту и усмехнулся, — тебя зовут в кабинет старшего сотника.
Повернулся и вышел. И все равно у Вольфа осталось ощущение, что его попытались накормить сырой лягушкой.