Белое пятно
Шрифт:
– Это что?
– спрашивает у полицая Павло.
Но Грушка совсем уже обнаглел.
– А вот придем, там тебе и скажут, - бросает он с нескрытой угрозой в голосе. Или это Петру мерещится?
Ведь вот сразу же и вроде бы даже охотно ответил Павлу верзила в черном пиджаке.
– Да чего там!
– словно возразил он Грушке.
– Новые Байраки! Чего же...
"Нет, мы действительно-таки сунулись не туда, куда следует!" - с горечью, теперь уже без прежних сомнений заключают оба "святые".
Сразу
Добрая сотня ног поднимает оглушительный грохот. Идти становится все труднее. Задние, пытаясь взять ногу за передними, подскакивают на ходу, топчутся, сбивая
соседей. Колонна втягивается в русло широкой улицы, обсаженной вдоль оград кустами желтой акации.
Впереди, в голове колонны, размахивая палкой, что-то кричит толстый немец. Не только хлопцы, но даже и полицаи не могут взять в толк, чего он хочет. Один лишь Митрофан, хотя и был дальше всех от немца, сразу же разгадал.
– Песню! Песню, туда вас растуда!
– скрипит он немазаным колесом.
И сразу же где-то рядом с Петром раздается тоненький-тоненький, по-девичьи писклявый дискант; Соловей, соловей, пташечка...
Петро удивленно скосил глаза. Да, как это ни странно, но, вытянув жилистую шею и вытаращив глаза, запевает именно Терентий Грушка. И десятки голосов нестройно, зато громко поддерживают его:
К-канареечка жалобно поет!
И парашютисты, словно только и ожидая этого, пропустив лишь первые два такта, сразу, подчеркивая тем самым, что они ничего не замечают, ничего не боятся и вообще здесь в доску свои, подхватывают смело, перекрывая даже густой басище носатого верзилы в черном пиджаке:
...И ать и два, горе не беда!
Канаре-ечка жалобно поет!
С этой "Канареечкой" они прошли почти все село. В центре, неподалеку от речки, завели их в большое, на два крыла, помещение школы. В конце длинного, тускло освещенного коридора с ободранными, исписанными всякой гадостью стенами и затоптанным полом были расположены вдоль стены деревянные, наспех сколоченные козлы для винтовок. Митрофан приказал сложить оружие. Хочешь не хочешь, пришлось расставаться хлопцам с автоматами.
"Вот тебе и "Канареечка", чтоб она сдохла", - подумал Петро, цепляя ремень автомата на гвоздь.
"Ничего... как говорят, еще не вечер и еще будет видно, кому придется жалобно запеть", - подумал и Павло, притрагиваясь рукой к "лимонке" в кармане.
Однако, как только они вместе с несколькими полицаями вошли в небольшую классную комнату с голыми стенами и рыжими, набитыми соломой мешками на полу, в дверях появился Митрофан.
– Обыскать!
– приказал резко, доставая парабеллум.
И не успели хлопцы даже сообразить, к кому относится это "обыскать",
– Да вы с ума спятили!
– с показным удивлением крикнул Павло. А Петро лишь пожал плечами и от досады сплюнул.
Четыре "лимонки", два немецких пистолета и какието старые перочинные ножики, конечно, ни о чем еще не свидетельствовали. А больше ничего у них не нашли.
Когда хлопцам, наконец, приказали сесть в углу, в комнате было уже совсем темно. Кто-то зажег и поставил на подоконник керосиновую лампу.
– Грушка!
– приказал Митрофан, все еще держа пистолет в руке.
– Смотри за ними в оба. Не отходи ни на шаг! Знаю я таких субчиков!..
– Рука у него заметно дрожала, и он долго не мог попасть пистолетом в кобуру. Наконец вложил, застегнул.
– Пока я позвоню пану Коропу или пану Макогону, смотрите здесь, ежели что...
сами знаете...
– Слушаюсь, пан Митрофан!
– выпятил грудь и грозно оттопырил усы Терентий Грушка. Он сразу же встал у окна с винтовкой наизготовку. Остальные полицаи разлеглись на мешках, отгородив хлопцев от дверей.
– Я в-вас-с выведу на чистую воду! Видал и не таких!
– еще раз на всякий случай пригрозил Митрофан, круто повернулся на месте, показав перехваченную новыми ремнями спину, энергично шагнул к порогу и...
вдруг отпрянул, попятился назад.
Дверь перед его носом разом широко и резко открылась, и в проеме появился высокий, грузноватый, но энергичный человк.
– Пан Митрофан?
– спросил, видимо не сразу привыкнув к полутьме. И тотчас же, узнав: - Здоров!
– Здравствуйте, пане...
– вытянулся Митрофан. Он назвал при этом фамилию, но хлопцы ее не расслышали.
Человек шагнул от порога и пожал Митрофану руку.
Был он в синих галифе и кителе. Лицо в тени, под козырьком фуражки. Голос грудной, басовитый. И вел он себя здесь уверенно, привычно, по-хозяйски. Видно было сразу, что полицаи не только хорошо знают его, но бо-"
ятся и безоговорочно подчиняются каждому его слову.
– У тебя тут какие-то чужие приблудились, - уверенно сказал новый, будто давно уже зная обо всей этой истории с хлопцами.
– Да, собственно, да, - явно удивился, но еще больше встревожился Митрофан.
– Где они?
– Здесь... Уже вот здесь!
– Не зная, угодит или не угодит этим начальству, он добавил: - Вот они... Мы их малость уже разоружили.
– Молодцы!
– похвалил мужчина и, переступая прямо через полицаев, которые не успели вскочить с мешков, направился к хлопцам.
– Встать! приказал негромко, ровным, но властным голосом.