Белое внутри черного, черное внутри белого. Главы из книги
Шрифт:
Гордая и принципиальная, она хотела, чтобы ее дети были кристально чисты, поэтому скрыла от них, что я — не дочь Су Мина, не говоря уж о том, что никогда не заикалась о существовании моего отца и других ее бывших мужей. Об этом знала только я. Когда все эти факты в искаженном виде были опубликованы в дацзыбао, из Чанша полетели ко мне письма сестер и брата, особенно Бэй-бэй, которой в это время исполнилось семнадцать лет. Они оказались совершенно неподготовленными к такому обороту дел. Я писала им правду, но старалась объяснить особое положение матери в те далекие годы. Совсем другую позицию занял их отец, он обманывал детей, говорил им, что мать от него всю историю скрывала, он ничего не знал о ее прежних мужьях и детях.
В то время я часто
23 мая 1968 года ее не стало. Накануне бунтовщики выгнали младшую дочь из комнаты матери и велели возвращаться домой. Дети недоумевали: а как мама будет жить без помощи?
Они не знали, что, начиная с этой ночи, помощь ей уже не понадобится. Ранним утром мою мать обнаружили повешенной на водопроводной трубе в студенческой уборной.
Бунтовщики не посчитали нужным показать труп детям, а Су Мин во всем соглашался с ними — тело мамы тотчас отвезли в крематорий и сожгли, не оставив праха. Мама была убита, ей не исполнилось и пятидесяти трех лет.
Глава девятнадцатая
Политический изолятор и трудовой лагерь
О смерти матери я ничего не знала, Су Мин запретил сестрам и брату сообщать мне что-либо о ней. Но после ее смерти вокруг меня начали сгущаться тучи. Поведение окружающих, отношение даже близких мне сотрудников нашего отдела, а также их отношение к моему мужу Хуану Цзыцзяну, — все говорило о том, что меня в ближайшем будущем ждет что-то очень страшное. Я начала готовиться к худшему.
< image l:href="#"/>К этому времени родители Хуана уже вернулись в Кантон, на свою родину. Они хотели забрать с собой мою малышку, но я не согласилась. Я пристроила ее в надежную и добрую семью рабочего и очень редко оттуда забирала. Ночами, когда муж и сын уже спали, я проверяла все мои бумаги и фотокарточки. Все, за что взбесившаяся толпа могла ухватиться, я тут же уничтожала — рвала на маленькие кусочки и спускала в унитаз. Я даже распрощалась с моими дневниками, которые вела со дня возвращения в Китай. Их было уже шесть толстых тетрадей.
Двадцать с лишним сотрудников нашего отдела нагрянули ко мне ночью 28 августа 1968 года, через три месяца после смерти матери. Они выгнали мужа во двор, перенесли спящего шестилетнего сына в другую комнату и начали надо мной издеваться, в полном смысле этого слова. Я должна была стоять перед ними по стойке смирно, отвечать на все их вопросы, называть свою мать советской шпионкой. Малейшее непослушание сопровождалось криком, визгом, оскорблениями и руганью. Большая часть пришедших занималась моими вещами. Это был очень тщательный обыск.
С этого дня я лишилась свободы — меня заперли в так называемый политический изолятор. Но это было только полбеды. Главная мука была в том, что «революционные застрельщики» не давали мне ни минуты покоя, всячески старались унизить, оскорбить и даже физически дать знать, что ты отныне больше не человек, а игрушка в их руках. «Кошки забавлялись мышкой».
Ранним утром всех «врагов» выстраивали в маленьком закрытом дворе и заставляли каяться в преступлениях перед портретом Мао Цзэдуна — становиться
Однажды среди бела дня, когда я еще не успела встать и прибраться после обеденного перерыва (в Китае летом «мертвый час» обязателен даже в политическом изоляторе!), меня, разутую и полураздетую, буквально притащили на такой «митинг борьбы», устроенный специально по моему поводу. По дороге с ног у меня слетели носки, от блузки отлетели две пуговицы. Меня поставили в середине зала, и я предстала перед бушующей толпой в двести с лишним человек; почти все — переводчики нашего учреждения. Эта масса надрывалась от ненависти к «верной дочери советской шпионки» — такой титул дали мне «застрельщики революции». Я молча стояла и, с поднятой головой и опухшими глазами, смотрела вперед, в далекую пустоту. Я видела там свою повешенную мать, своего умирающего в лагере отца, слезы текли по лицу. Наконец, я начинала понимать своих родителей. Я ничего не видела и не слышала, ни визга и воплей толпы, ни вопросов, которые выкрикивали революционные активисты. Из толпы выбегали несколько бунтовщиков, они не могли стерпеть такого неуважения к ним со стороны «советской шпионки». Начиналось избиение. Несколько здоровых мужчин подбегали ко мне и бутсами сшибали меня на пол. Топтали, пинали, плевали. Я ничего не чувствовала, мне только было стыдно, что они делают это прилюдно. Ведь мне тогда был только тридцать один год. Зал в исступлении орал, визжал. Представление длилось больше часа. За все это время я не сказала ни слова. Меня в безумном состоянии тащили обратно.
Если бы эта пытка касалась только меня, я могла бы еще кое-как выдержать. Но «революционные массы» не пожалели и моего шестилетнего сына. В субботу его никто не взял из детского сада, и он оказался во дворе учреждения, куда вела боковая дверь из детсадовского дворика. Хуан Цзыцзян тоже временно был лишен свободы: его заперли в кабинете и заставляли писать на меня показания. Два дня подряд я через открытые окна слышала плач сына и его зов: «Мама, мама!»
Но я была заперта в маленьком дворике, который от большого двора отделяли деревянные ворота плюс наши надзиратели-мучители. Я бесилась в одиночке, плакала, кричала, стучала ногами в дверь, но ничем не могла помочь сыну. Лишь после того как мужа освободили, он отвел мальчика в семью рабочего, где тогда уже находилась моя годовалая дочка. Только здесь, далеко от образованных интеллигентов, в семье неграмотных простолюдинов, мои дети нашли временный приют и покой.
До этого я не спала и не ела пять дней подряд.
Я не помню, как провела эти дни.
Считаю, что совсем не сошла с ума я опять-таки по Божьей воле. Когда мне казалось, что все в моей жизни кончается, когда я жаждала смерти, передо мной появлялась старая цыганка с Волги и говорила мне: «Потерпи, потерпи! Всему будет конец!» И я надеялась увидеть свет в конце темного туннеля — мое далекое будущее.