Белокурые бестии
Шрифт:
Сначала Маруся вообще перестала подходить к телефону, но это был не выход, поэтому постепенно она научилась отвечать измененным голосом, зажав нос рукой, что ее нет дома. Но в последнее время, к счастью, Болт звонил не так часто. На самом деле, Болта звали Борис, а слово БОЛТ было составлено из первых букв имен членов его семьи: Борис, Олег, Леонид и Татьяна, — то есть, его, жены и двух его сыновей, семнадцати и девятнадцати лет, которые, собственно, и являлись единым творческим коллективом БОЛТ. Поэтому это слово правильно было произносить, не склоняя, но многие все равно называли его Болтом, из-за того что они этого не знали и думали, будто его так прозвали просто потому, что он много болтает, и он уже к этому даже привык и на них за это не обижался. Творческое объединение «БОЛТ» уже успело создать более тысячи живописных полотен, гравюр, чеканки и резьбы по дереву, а также выпустить в свет триста
На Болта произвело большое впечатление интервью, которое дала Маруся в Праге Европейской радиостанции, так как он эту радиостанцию очень любил и слушал ее с самого детства, он не терял надежды, что Маруся может устроить так, чтобы и у него там тоже взяли интервью, или даже она сама сделает про него передачу, но Маруся все откладывала это важное дело на потом, ссылаясь на занятость, поэтому, видимо, постепенно Болт и стал ей звонить все реже и реже.
В последний раз он позвонил ей, потому что был очень возмущен тем, что его выкинули из серии «Классики девяностых», он этого совершенно не ожидал и особенно не ожидал этого от Торопыгина, к которому до сих пор относился с большим уважением. Теперь же Торопыгин тоже оказался в числе тех, кого Болт называл не иначе, как «крутые карлики», к числу которых к этому моменту уже было причислено все руководство питерского и московского ПЕН-клубов, петербургский Союз Художников в полном составе, Комитет по культуре мэрии, комитеты по культуре и геополитике Государственной Думы, не считая членов Политбюро и ЦК КПСС, а так же членов Союза советских писателей и художников, с этими у него вообще были особые счеты, так как, хотя ему было уже за шестьдесят, по-настоящему развернуться, вздохнуть полной грудью, он смог только в последние десять лет, после августа девяносто первого.
И теперь его, в сущности, не очень волновало, что его выкинули из «Карликов девяностых» — а эту серию он отныне будет называть только так — просто ему было обидно из принципа, но что поделаешь, совки, они как были совками, так и остались. Но это только раньше они что хотели, то и делали, а другие должны были ходить по струнке и не чирикать, а теперь он тоже что хотел, то и делал, и никто ему указывать ничего не мог. Как бы ему все ни завидовали и ни старались его задвинуть, он все равно теперь был у них как бельмо на глазу, особенно перед лицом Запада, где его талант уже сейчас оценили по достоинству.
А эту книгу, которая должна была выйти в серии, он уже и сам сдал в типографию, и думал, что ста экземпляров вполне хватит, ему, вообще-то, предлагали напечатать и больше, по себестоимости, каждый экземпляр обошелся бы ему тогда всего в двадцать рублей, это совсем недорого, но зачем ему так много, он ведь, в первую очередь, книги издавал для читателей, так что фактически это издание было не за его счет, а за счет читателей, потому что читатели его книги покупают очень активно. Он брал в сумку сразу пятьдесят экземпляров, шел на Невский и продавал там свои книги, и они у него буквально разлетались, за два часа — половина тиража. Ведь и Достоевский книги за свой счет издавал, и Лев Толстой, и Цветаева тоже — они с издателями заключали такой договор, что им в долг типографии печатали их книги, а потом уже они с ними рассчитывались.
А все эти наши «крутые карлики» считают, что они и есть литература, что они под себя всю литературу, в частности, и культуру, в целом, уже подмяли. Все, что он написал, он уже издал, осталось только шесть стихов, но он думал, что и эти шесть стихов в ближайшее время тоже издаст, правда, хотелось бы хорошее издание, можно даже в коже, хотя это и дорого, но тут уж получается чистое вложение денег. Его книги читателями востребованы, и это самое главное, а на остальное ему плевать.
Вот есть у нас такая организация — ПЕНЬ-клуб — так вот в этом клубе собрались такие крутые карлики, что он дал ихнему директору, уж забыл, как его, свою книгу про яйцеголовых, даже четыре книги дал, а он — ни ответа, ни привета. Он что, нанялся ему книги свои даром давать? Их читатели вон как покупают, просто хватают, отбою нет, а он ему даром — и никакой реакции, как будто так и надо…
Маруся, действительно, на обороте одной из книг Болта, где обычно помещаются отзывы об авторе, видела напечатанную типографским шрифтом надпись: «Это одна из лучших книг, какие я когда-либо читал в жизни!» — и подпись: «Иосиф Бродский, Пятая Авеню».
Свои книги Болт как-то всучил ей, когда она случайно натолкнулась на него на Невском, на мостике через канал Грибоедова, где он стоял с огромной торбой на
Примерно в это время, когда Болт по угасающей стал звонить ей все реже и реже, видимо, его надежда попасть на любимую радиостанцию почти угасла, Маруся как раз собиралась делать передачу про Руслана и его Академию, в связи с чем тот показывал ей некоторые из своих архивных и наиболее важных для него видеозаписей. На одной из них Руслан тоже, вроде бы, беседовал с Бродским — эту пленку он считал одной из самых уникальных и важных и периодически устраивал ее просмотр почти на всех своих юбилейных премьерах.
Правда, было не совсем понятно, обращается Бродский прямо к Руслану, или куда-то мимо него, потому что Руслан стоял немножко сбоку, рядом с Бродским, — тогда он еще все хорошо слышал и не носил бороды, — и вместе в кадре они находились не более трех минут, но, видимо, все-таки, Бродский обращался к Руслану. Он с большим энтузиазмом описывал свои впечатления от «Реквиема» Бриттена, какие там замечательные литавры и: «Обратили ли вы внимание на вступление ко второй части, где звуки как бы уплывают в небеса?», — Руслан же стоял рядом с ним, слегка кивая головой и улыбаясь, на этой старой пленке он был как-то очень похож на Васю, когда тот в своей передаче «Му-му» беседовал с Филиппом Киркоровым и другими звездами отечественного шоу-бизнеса.
Маруся тогда случайно обмолвилась Руслану про Болта, какую она видела на выставке картину с соснами, как у Шишкина, и некоторые забавные факты, которые она от него слышала, — все это неожиданно очень заинтересовало Руслана, и через некоторое время он вдруг сказал Марусе, что, пожалуй, не стоит делать передачу про его Академию Мировой Музыки, а лучше посвятить ее этому замечательному художнику, который в своем творчестве наконец-то решил противопоставить себя всему современному насквозь прогнившему авангардизму с его тупым размазыванием красок по холстам и отважился создать нечто осмысленное, глубокое и реалистическое. Сам Руслан был готов выступить в этой передаче не столько в качестве известного композитора, сколько в качестве эксперта, специалиста по современной культуре в целом, тем более что после того, как он оглох, его поневоле стали очень интересовать визуальные виды искусств, особенно живопись, нынешнее состояние которой, по его мнению, мало чем отличалось от того, в котором находилась теперь музыка.
Маруся сначала отказывалась, так как это совсем не входило в ее планы, однако Руслан упорно настаивал на своем, он уверял, что передача получится замечательная, он уже вел в свое время на молодежном радио передачи о классической музыке и давно хотел высказаться по поводу состояния современной живописи, но ему все никак не представлялся для этого удобный случай, и теперь они просто не могли упустить такой шанс. К тому же, как считал Руслан, в Праге совершенно все равно, о ком Маруся сделает передачу, так как там, скорее всего, в равной мере не знают ни Академию Мировой Музыки, ни Болта, хотя, конечно, он, Руслан, был известен и в Нью-Йорке, и в Париже, и в Берлине… И это, действительно, было так, потому что Маруся, на самом деле, чуть ли не каждый день видела у Руслана корреспондентов иностранных газет и журналов, которые приходили брать у него интервью, более того, ему периодически звонил из Москвы министр культуры, чтобы справиться о его здоровье или просто передать привет — об этом ему сразу же докладывал его пресс-секретарь — такие звонки раздавались примерно раз в неделю и, как правило, всегда в присутствии иностранных корреспондентов, но в Праге, возможно, о нем и вправду никто ничего не знал, не считая, конечно, Алешу Закревского, у которого с Русланом было очень много общих знакомых, включая и Васю. Но Алеша работал там исключительно по ночам и вряд ли обсуждал с коллегами состояние современного искусства, к тому же передачу о «каком-нибудь ярком явлении петербургской культуры» ей заказал не он, а жирный мудак: эта передача ему срочно понадобилась для цикла «Рассекая волны», который курировал Владимир, — они-то уж точно про Руслана ничего не слышали, а про Болта тем более…