Белоснежка и Аллороза
Шрифт:
Я обследовал телефонную трубку, опустил ее на рычаг и взглянул на часы. Двадцать минут седьмого. Я очень хотел посмотреть на себя: не превратился ли я ненароком в кинозвезду? В кухне не было зеркала. Я побрел в гостиную, спальню, наконец в ванную. Я разглядывал себя в зеркало. Тот же самый портрет. Я поднял бровь — как делал это, когда мне было шестнадцать лет, — левую бровь. Когда мне было шестнадцать лет, кинозвезды всегда поднимали левую бровь. Я презрительно скривил губы. Даже с презрительно искривленными губами и приподнятой левой бровью — все равно из зеркала на меня смотрел до тошноты знакомый
Пока я отсутствовал, мне звонили три раза.
Третий звонок был от моей плачущей дочери.
«Папа, это Джоанна, — всхлипывала она. — Будь добр, позвони мне, пожалуйста!»
Должен объяснить, что я разведен и моя дочь Джоанна, которой исполнилось четырнадцать лет, находится на попечении бывшей жены. Вот почему я не живу в одном доме с Джоанной, где бы мог обнять дочь и выяснить причину ее слез. Я тут же набрал номер телефона Сьюзен, моей бывшей жены. Когда-то этот номер телефона был нашим общим номером. Но Сьюзен забрала не только нашу дочь. Она получила дом, и «мерседес-бенц», и алименты — двадцать четыре тысячи долларов в год. Джоанна подошла к телефону.
— В чем дело? — спросил я.
— О папа! Слава Богу! — обрадовалась Джоанна.
— Что стряслось, Джоанна?
— Мама хочет отослать меня.
— Отослать? Куда?
— Отправить в школу. Осенью. Она хочет отослать меня в школу.
— Что? — Я не поверил своим ушам. — В какую школу?
— В школу-интернат.
— Куда?
— В штат Массачусетс.
— Зачем?
— Она говорит, это будет полезно для меня. Она говорит, что школа Святого Марка деградирует. Она говорит… Тебе это не понравится, папа.
— Ну, говори же.
— Она говорит, что происходит инфильтрация негритянских детей в школу Святого Марка. Она употребляет это слово. Инфиль…
— Позови ее к телефону.
— Ее нет дома. Поэтому я позвонила и могу сейчас с тобой разговаривать.
— Где она?
— Обедает. С Оскаром Плешивым.
Оскар Плешивый — Оскар Антермейер, последнее увлечение Сьюзен.
— Когда она вернется?
— Поздно, она предупредила.
— Передай ей — пусть сразу же позвонит мне. Когда бы она ни вернулась.
— Папа?
— Да, милая.
— Я действительно должна поехать в эту школу, в Массачусетс?
— Через мой труп, — твердо сказал я.
— Я передам ей, чтобы она тебе позвонила, — вздохнула Джоанна. — Я люблю тебя, папа.
— Я тоже тебя люблю, доченька.
— Я очень сильно тебя люблю. — Джоанна повесила трубку.
Я тоже повесил трубку. Часы на столе показывали половину седьмого. У меня не было настроения принимать Терри Белмонт, ее жареных цыплят с гарниром или без него. Я предпочел бы влезть в машину и проехаться по ресторанам Калузы, чтобы найти свою бывшую жену, черт бы ее побрал, и…
Я велел себе успокоиться.
Это просто очередная прихоть Сьюзен. Когда-то она угрожала поместить Джоанну в женский монастырь, если та не перестанет водиться с оборванцами. Сьюзен превосходно сознавала, что не может отослать Джоанну. Или может? У нее были опекунские права. У меня же не было никаких прав, только обязанность оплачивать счета. Плата за обучение в школе Святого
Если ребенок не настолько везучий, чтобы попасть в привилегированную школу «для одаренных», если он не настолько богат, чтобы позволить себе одну из двух частных подготовительных школ — школу Святого Марка в самой Калузе или школу-интернат Реддинга возле города Маканава, — выбор средней школы ограничивается тремя учебными заведениями и к тому же зависит от того, в какой части города проживает ученик. Было бы отрадно заявить, что белые родители в Калузе пляшут от радости, когда им предоставляется возможность послать своих детей в известную школу Артура Козлитта, где высокий процент черных учеников. Увы, это не так. В последние годы разгневанные родители не раз врывались в мой офис, вопрошая, что можно предпринять для перевода детей из школы Козлитта в школу Джефферсона или Тейта с более сбалансированными пропорциями черных и белых учеников.
В Калузе пятьдесят тысяч жителей, треть из них — негры, совсем небольшой процент — кубинцы. Они прибывают сюда с западного побережья, из Майами. Был даже ресторан на Мэйн-стрит, который назывался «Кубинец Майк». Там готовили лучшие сандвичи в городе. Но он закрылся в августе прошлого года: кто-то подложил в него зажигательную бомбу. Белые обвиняли черных, черные обвиняли «красношеих», [5] а горсточка кубинцев держала рот на замке, опасаясь, как бы огненные кресты не появились однажды ночью на их лужайках. В один прекрасный день в Калузе разразился расовый конфликт, он назревал давно. У нас почти каждый делает вид, что на дворе все еще 1844 год. Мой партнер Фрэнк и я, по-видимому, единственные люди во всей Калузе, кто замечает, что на выступлениях Хелен Готтлиб в зале, рассчитанном на две тысячи мест, — всего полдюжины черных зрителей.
5
«Красношеие» — обидное прозвище сельских жителей — с «красной», загорелой от работы шеей; неотесанная деревенщина, провинциалы.
Телефон опять зазвонил.
— Хэлло?
— Папа?
Снова Джоанна.
— То, что мама сказала об инфильтрации, — она говорила о неграх. В школу приняли двух черных ребятишек.
— Какой ужас, — сказал я. Моя бывшая жена, родом из Чикаго, штат Иллинойс, превращается в агрессивную местную провинциалку. — Так ты предупреди маму, чтоб она позвонила мне, как только придет домой.
— Да, папа.
— И не волнуйся.
— Не буду.
— Люблю тебя, дорогая.
— Я тоже. — Трубка умолкла.
Мой партнер Фрэнк говорит, что женщины умеют управлять мною.
Я отправился в гостиную, включил свет, смешал очень крепкий сухой мартини и захватил его с собой в ванную. Я сделал два больших глотка, прежде чем встать под душ, и осушил стакан, когда выключил воду. Обернув мокрое полотенце вокруг бедер, я смешивал себе еще одну порцию мартини, когда позвонили в дверь. Я взглянул на часы. Восьмой час. Это Терри Белмонт.