Бэлпингтон Блэпский
Шрифт:
Его соседом оказался рыжеволосый парень, который, наполовину раздевшись, занимался тем, что осыпал себя и свою одежду каким-то порошком, который он считал необыкновенно могущественным средством от блох.
— Вылезайте, свиньи, — ворчал он. — Я вам покажу. — Он тоже был новобранец.
Его бормотания поощрили Теодора вступить в разговор.
— Вот мы и попали сюда, — сказал он.
— Куда это сюда?
— Да вот сюда!
— Да уж верно, что попались, что говорить, — сказал охотник за паразитами. — Вшивая дыра!
— Я
— Что? — вскричал сержант, который улегся было на нары. Он так быстро вскочил, что ударился головой о балку в потолке, и обильный запас известных ему одному ругательств прокатился по всему убежищу.
Когда этот поток сквернословия иссяк, сухощавый человечек вмешался в разговор.
— Если вы говорите, что, по-вашему, это последняя война, так вы, надо полагать, думаете, что она протянется до Страшного суда, — сказал он.
— Я думаю, что мы победим, — сказал Теодор. — Конечно, мы победим. И не так уж долго этого ждать. И тогда будет конец войне. Какой смысл в том, что мы находимся сейчас здесь, если эта война не покончит со всем этим?
— Со всем этим? — откликнулся сержант, все еще потирая голову. — Что ты такое плетешь? С чем это «со всем этим»? Ты что ж, думаешь, больше войны не будет и не будет солдат?
— А ради чего же еще мы боремся?
— Так, по-твоему, больше не будет солдат?
— Не так много. Вот надо будет только разделаться с этим. Если вы читаете газеты…
— Нашел дурака! Читать газеты, еще что! Мы-то ведь здесь? Все это у нас под носом происходит. Да разве похоже, что это когда-нибудь кончится? Покончить со всем этим? Покончить! Эка сказал. Солдаты всегда были и всегда будут. А без них, что же, одни слюнявые сосуны на земле останутся. Тоже нашел, что сказать. Война, она, знаешь, таким вот молодчикам, как ты, или вправляет мозги, или вышибает их начисто. Вот для чего бывает война, а для тебя что то, что другое — одинаково полезно. И после этой войны будет еще война, а потом еще и еще, и так до скончания века. Аминь.
— Либо мы боша одолеем, либо он нас одолеет, — сказал сухощавый человечек. — А одолеет тот, кто сильнее.
— Вот это правильно, — сказал сержант.
Сухощавый человечек, по-видимому, почувствовал, что он сказал именно то, чего от него ожидали. Он подумал и глубокомысленно изрек:
— Война — это необычайное дело, экстраординарное. Подумать, чем людям приходится заниматься! Я вот, видите ли, столяр. В свое время делал хорошие вещи.
— Почему же ты аэропланы не пошел делать? — спросил сержант.
— Да у нас, видите ли, было то, что называется отделочная мастерская. Я больше поправлял да подновлял мебель, самому-то мало приходилось делать. Но я пробовал. Ведь я здесь не для своего удовольствия. Коли бы можно было, ни за что не пошел бы. Да уж так нехорошо обернулось дело. Хозяйского сына призвали, и видать
— В Илинге нас тысячу человек, можно сказать, на улицу выбросили, — сказал парень из Илинга. — Никакой работы получить нельзя было.
— А я был шофером в садоводстве, — сказал охотник за вшами. — Раз утром приходит хозяин — пастор он у нас был — и говорит: «Пришло, — говорит, — вам время идти. Да. Пришло время и вам свой долг исполнить».
— Если б мне посчастливилось, я пошел бы еще в четырнадцатом, — сказал Теодор, блистая нравственным превосходством. — Но мне велели подождать год.
Сержант молча окинул его взглядом.
— На этот раз мне повезло, — продолжал Теодор, — и я чертовски рад, что я теперь здесь с вами, товарищи. Чертовски рад.
— Тебе сказали, подождать год? — спросил сержант.
— Пока я не буду совершеннолетним, — сказал Теодор.
Сержант хмыканьем выразил глубочайшее недоверие. Потом ан ясно показал, что ему ничего не остается делать, как лечь спать. Он опять улегся на свою койку, демонстративно повернувшись спиной к Теодору.
— У меня там осталось… — Ему вдруг захотелось рассказать им все про Маргарет; он чуть было не сказал: «Осталась моя девушка», — но это непонятное, внезапно возникшее желание тут же исчезло. — Все там осталось.
Он предоставил им самим догадаться, что значит это все.
— Ну ясно, всем нам пришлось оставить все, — сказал столяр.
— Словно какая-то сила толкала нас всех, все мы почувствовали этот великий толчок. Он-то и приведет нас к победе, — сказал Теодор.
— Избави нас, боже, от всех этих проклятых толчков, — сказал чей-то голос из коричневой мглы за свечкой.
— Я рад, что я здесь, — сказал Теодор. — Ах, я так рад! Всем нам придется тяжело, но, клянусь богом, мы свое дело сделаем. Чувствуешь себя так, будто входишь в историю. То, что мы делаем, будет поворотным пунктом в жизни каждого. Дети наших детей будут рассказывать о нас. О людях Последней войны. Конечно, сейчас приходится выжидать. Но с этой мертвой точки мы скоро сдвинемся. Долго продолжаться это не может. Скоро произойдет великий сдвиг, будет сделано мощное усилие. Оно будет колоссально. Вдоль всего фронта от Голландии до Швейцарии. Сойдутся, как два гигантских борца. Сейчас это просто затишье, как бы… как перед Армагеддоном.
— А по-моему, так просто вшивая дыра, — вставил рыжеволосый парень.
— Чем скорее мы из этого выберемся, тем лучше, — сказал Теодор. — Не нравится мне здесь. Да и никому из нас не нравится. Сидим, как крысы в норе, наполовину зарывшись в землю. Грязное это дело! Похоронили нас здесь, но мы еще подымемся.
— Ох! — раздался угрожающий голос сержанта. — Заткнись-ка ты, цыц, говорят тебе! Похоронили — будь ты проклят! — И, повернувшись и вытянув шею, как химера, он еще раз злобно крикнул: — Цыц!