Бэлпингтон Блэпский
Шрифт:
Теодор замолчал.
В эту же ночь Теодору в первый и в последний раз пришлось стоять на посту. Это было уже после того, как зашла луна, незадолго до рассвета. Он должен был стоять, не поднимая головы выше определенного уровня, и от этого у него сводило шею. Он смотрел на расстилавшуюся перед ним полосу голой земли, изрытую воронками, обнесенную столбами, между которыми была натянута замотанная узлами проволока. Полоса эта простиралась до невысокой горки, где среди темных пучков низкорослой травы виднелось несколько незарытых трупов. Затем она пропадала и появлялась уже у горного кряжа, отстоявшего примерно на четверть мили, вдоль которого тянулась линия немецких окопов. Вблизи было тихо-тихо. Но дальше, направо, где начинался склон, что-то шевелилось, слышались
Вблизи было так тихо, что тишина эта казалась враждебной. За каждой кочкой Теодору чудились какие-то тени, которые крадучись скользили по изрытой земле, и только когда он делал над собой усилие, они исчезали. Он видел или ему казалось, будто он видит собаку, которая кружила среди этих странных и зловещих призраков. Сначала он думал, что ему это кажется. Иногда он совершенно отчетливо видел — собака, а потом оказывалось — нет, не похоже! Иногда казалось, что это просто полоса бегущей тени, появляющаяся при вспышках света справа. А потом опять ясно было видно собаку — длинную собаку. Ну конечно, это собака. Он тихонько свистнул и позвал ее. Она не обратила на него внимания и продолжала бегать взад и вперед в каком-то странном смятении. Очень быстро. Казалось, она росла. И при каждой новой вспышке вздрагивала, менялась на глазах. Она становилась огромной. Теперь она была похожа не столько на собаку, сколько на движущиеся клубы черного тумана. Теодор чувствовал, что необходимо что-то сделать, и это чувство усиливалось, становилось нестерпимым. Он окликнул ее, а когда она повернулась и побежала к нему, он поднял винтовку и выстрелил. Банг! Она тут же исчезла.
Она не отскочила, не упала, а просто исчезла.
Ему было очень трудно объяснить, что он видел. Его выстрел вызвал ответную стрельбу, и в отряде его встретили ругательствами.
— Ему почудилось что-то, — сказал парень из Илинга.
В землянке ему учинили настоящий допрос.
Особенно настаивал на подробностях парень из Илинга. Что это была за собака? Какой породы? Что она делала?
— Да я даже не могу сказать, похоже скорей на тень, чем на собаку, — рассказывал Теодор. — И она все время шныряла кругом. Длинная такая, ну совсем как длинная черная тень. То как будто ползет по земле, то подпрыгнет и остановится на месте, знаете, где они там лежат, постоит около одного, потом к другому перебежит и так все время и кружится возле них, точно обнюхивает. А иногда вдруг повернется и глядит в нашу сторону. Точно ждет… Понимаете, ждет.
— Черт тебя не возьмет! — заорал сержант неистовым голосом. — Провались ты со своей проклятой собакой! Что это тебе вздумалось нас всех стращать? Думаешь, нам приятно сидеть в этой паршивой дыре да слушать про твои привидения?
И как раз в эту минуту какой-то необычный звук прорезал трескотню, слышавшуюся снаружи, — долгий, Пронзительный свист, закончившийся глухим ударом.
— Что это такое? — вскричал Теодор.
— Что «что такое»? — откликнулся парень из Илинга. Он быстро повернулся и нечаянно задел огарок свечи, стоявший возле него. Землянка погрузилась в полную тьму.
— Что это, вы слышали, какой-то странный шум? — твердил Теодор прерывающимся голосом. — Неужели ни у кого нет свечи? Что это был за шум? Скажите, что это был за шум?
— Цыц, заткнись, ну тебя к дьяволу! — прикрикнул сержант. — Цыц ты, Бэлпингтон! Да стукните его кто-нибудь по башке.
— Я не виноват, — сказал Теодор. — Я только спросил.
— А ну, не рассуждать!
В темноте Теодор засунул кулак в рот и изо всех сил впился в него зубами. Несколько секунд он боролся с желанием схватить винтовку, выбежать из землянки и показать им. Что, собственно, он собирался показать им, он не знал.
Настороженно прислушиваясь, он ждал повторения этого свистящего звука и удара, и через несколько секунд звук повторился.
Но к этому времени парень из Илинга разыскал и опять зажег огарок. И при свете было уже не так страшно.
На следующий день тот же парень из Илинга подошел к Теодору — малый был на себя непохож.
— Я видел вашу собаку, — прошептал он, вытаращив глаза. — Господи Иисусе!
Позже Теодора вызвал старший сержант и отчитал его.
— Какого черта вы распустили эти небылицы про черную собаку? — сказал он. — Не так уж нам весело здесь, не хватало еще, чтобы какие-то заклятые собаки из преисподней болтались на ничейной земле. Глядите у меня! Слишком много вы языком треплете. Запомните, что я говорю. Помалкивайте!
Теодор очень огорчился, что его невзлюбили в отряде. Неприятно, когда тебя кто-нибудь невзлюбит, но если тебя невзлюбит твой сержант, это уж совсем плохо. Он мучался и не находил себе покоя. Он почти совсем перестал спать. Ведь видел же он своими глазами — собака это была или что-то другое. Во всяком случае, что-то такое было. Но теперь об этом нельзя было и заикнуться. Стоило ему только задремать, его тотчас же обступали чудовищные, жестокие кошмары, и он начинал отбиваться и кричать. Эта собака завладевала даже его бодрствующим сознанием. Она превратилась в какой-то гигантский призрак. Она олицетворяла войну, опасность, смерть. Он пытался отнять у нее разлагающиеся мертвые тела, но тогда она бросалась на него. Ее пасть, из которой текла отвратительная зеленая слюна, издающая запах тления, приближалась все ближе и ближе, как он ни старался отбиться. А за ней вырастала бесконечная вереница двигающихся ощупью фигур с красными, окровавленными повязками на лицах. Она поймала их, и теперь они должны всюду следовать за ней. А когда она поймает и его, он тоже очутится в их числе. Ему было больно и душно от этой повязки. Он жаловался во сне. Его бормотание переходило в хриплый крик. Это кончалось тем, что в него запускали сапогом, а иногда чужие, грубые руки стаскивали его с койки.
Тогда он лежал без сна, прислушиваясь к тяжелому дыханию и храпу своих соседей и к приглушенному грохоту орудий снаружи, над головой.
Иногда им овладевало нестерпимое желание выскочить наверх, начать стрельбу по окопам, что-то предпринять. Ему хотелось во что бы то ни стало добраться до этих немцев, которые сидели там, спрятавшись, и покончить с ними. Покончить навсегда.
И так прошел день, другой; на третьи сутки Теодор получил приказ явиться к лейтенанту Ивенсу. Тот пристально поглядел в его глубоко запавшие, лихорадочно блестевшие глаза, затем спросил:
— Вы случайно не из Олдингтона?
— Нет, сэр, — ответил Теодор. — Я из Блэйпорта.
— Я сам из Олдингтона. Я что-то слышал о вас… Возможно, я ошибаюсь. Может быть, просто знакомая фамилия. Да, подождите, что это я хотел вам сказать? Вы ведь художник, не правда ли? Я видел в платежном ведомости…
— Да, сэр.
— А чертите хорошо?
— Ничего себе, сэр.
— Так почему же вы не подаете прошение в штаб, чтобы вас перевели на чертежную работу? Там нужны чертежники.
— Как? — спросил Теодор и заставил Ивенса повторить все снова. Но ведь это же значит покончить со всем этим? Вырваться отсюда. Избавиться от этой собаки. От всего этого смрада и темноты. Теодору пришлось сделать над собой усилие, чтобы не закричать, что он согласен. Нужно было сделать огромное усилие, чтобы остаться верным себе. — Но, видите ли, сэр, я вовсе не хочу выбираться отсюда… — сказал Бэлпингтон Блэпский. — У меня этого и в мыслях нет. Я, правда, все еще никак не могу привыкнуть, я знаю, но я изо всех сил Стараюсь держать себя в руках.
— Вы там будете более на месте. Определенно.
— Конечно, сэр, если вы так думаете, — сказал Теодор. — Если вы считаете, что это более подходящая для меня работа…
— Я бы не стал предлагать, если бы я этого не думал, — сказал Ивенс.
— Но как отнесутся к этому другие? — возразил Бэлпингтон Блэпский.
— Они не станут протестовать. Они ведь не желают вам зла. Просто подумают, что вам чертовски повезло, — добавил молодой офицер, давая понять, что он не склонен поддерживать этот разговор джентльмена с джентльменом. — Они поймут.