Белые и синие
Шрифт:
— Ты правильно сделал, генерал, что, несмотря на отданный мной приказ, оставил Новый мост. Ты не смог бы с тремя сотнями солдат противостоять тридцати четырем тысячам, но здесь у тебя более тысячи человек; здесь — Фермопилы Конвента, и тебе предстоит скорее погибнуть вместе с тысячью твоих солдат, чем отступить хотя бы на шаг. Пойдемте, Баррас.
Баррас отдал честь генералу Карто и последовал за Бонапартом, словно уже привык подчиняться его приказам.
Следуя вдоль набережной, молодой генерал приказал установить на огневой позиции чуть
Выйдя по разводному мосту, расположенному на краю сада Тюильри, он миновал площадь Революции, где располагался значительный резерв солдат и артиллерии, прошел вдоль террасы Фейянов, Вандомской площади, тупика Дофина и улицы Сент-Оноре, затем снова прошел через Лувр и вернулся по площади Карусель.
Лишь только Бонапарт и Баррас вышли на площадь Карусель с набережной, к ним торжественно, как водится в осажденных городах, привели парламентера через противоположный вход, то есть через калитку, выходившую на улицу Эшель.
Парламентер шел позади трубача.
Когда его спросили о цели визита, он заявил, что принес предложение главнокомандующего секционеров гражданина Даникана.
Два генерала отвели парламентера в зал заседаний Конвента.
Когда ему сняли с глаз повязку, он угрожающим тоном предложил мир при условии, что батальон патриотов будет разоружен, а декреты фрюктидора аннулированы.
И тут Конвент проявил одну из тех позорных слабостей, что случаются порой с большими собраниями.
Как ни странно, эту слабость обнаружили те, в ком все надеялись найти опору.
Буасси д'Англа, который первого прериаля был таким же величественным и непоколебимым, как античный герой, поднялся на трибуну и предложил не соглашаться на требования Даникана, но провести с ним переговоры, и тогда можно будет прийти к соглашению.
Другой депутат предложил разоружить всех патриотов восемьдесят девятого года, чье поведение во время Революции якобы заслуживало осуждения.
Наконец, что было еще хуже, третий депутат предложил поверить в искренность секций.
Ланжюине, столь решительно боровшийся с якобинцами, человек, который решился выступить против сентябрьской бойни, испугался и полагал, что следует принять требования «добрых граждан».
Этими «добрыми гражданами» были секционеры. А один депутат, превзойдя всех, воскликнул:
— Я слышал, что в батальон патриотов Восемьдесят девятого года проникли убийцы. Я требую, чтобы их уничтожили.
И тут Шенье устремляется на трибуну.
Поэт возвышается над всеми этими людьми и поднимает голову, воодушевленный на сей раз не музой театра, а духом отчизны.
— По правде говоря, — сказал он, — я изумлен тем, что кто-то смеет говорить вам о требованиях взбунтовавшихся секций: у Конвента нет выбора. Победа или смерть! Когда Конвент победит, он сумеет отличить одураченных людей от преступников. Здесь говорят
Ланжюине поднимается на трибуну со словами:
— Отсюда недалеко до гражданской войны. Два десятка голосов отвечают ему хором:
— Ты сам виновник гражданской войны! Ланжюине пытается возразить. Крики «Долой! Долой!» слышатся со всех сторон. Все видели, как только что генералу Бонапарту доставили несколько связок ружей.
— Для кого это оружие? — кричит чей-то голос.
— Для Конвента, если он этого достоин, — отвечает Бонапарт. Воодушевление молодого генерала передается всем.
— Оружие! Дайте нам оружие! — кричат члены Конвента. — Мы погибнем в бою!
Конвент, проявивший минутную слабость, воспрянул духом.
Его жизнь все еще находится под угрозой, но честь спасена. Воспользовавшись порывом воодушевления, который он вдохнул в сердца,
Бонапарт приказывает вручить каждому депутату по ружью и пачке патронов. Баррас восклицает:
— Мы погибнем на улицах, защищая Конвент; вы же, если потребуется, погибнете здесь, защищая свободу!
Шенье, ставший героем заседания, снова выходит на трибуну и с пафосом, не лишенным величия, восклицает, воздев руки к небу:
— О ты, что в течение шести лет, среди жесточайших бурь, вел корабль Революции сквозь рифы всяческих партий!.. Ты, благодаря кому мы с правительством без правителей, с войсками без генералов, солдатами без жалованья, победили Европу, ты, дух Свободы, позаботься о нас, твоих последних защитниках!
В тот же миг прогремели первые выстрелы, как будто пожелания Шенье исполнились.
Все депутаты схватили ружья и, стоя на своих местах, принялись заряжать их.
То был торжественный миг, когда слышалось лишь шуршание шомполов в ружейных стволах.
С самого утра республиканцы, которых осыпали грубейшими оскорблениями и даже время от времени подстрекалу одиночными выстрелами, с героическим терпением выполняли приказ, запрещавший открывать огонь.
Однако, когда их обстреляли из захваченного секционерами двора и стало видно, что один из них убит, а несколько раненых едва держатся на ногах и призывают к возмездию, они ответили дружным залпом.
При звуке первых выстрелов Бонапарт бросился во двор Тюильри.
— Кто открыл огонь? — вскричал он.
— Секционеры! — послышалось со всех сторон.
— Значит, все в порядке! — сказал он. — Наши мундиры обагрятся кровью французов не по моей вине.
Он прислушивается.
Ему кажется, что самая жаркая перестрелка идет возле церкви святого Рока.
Пустив лошадь вскачь, он подъезжает к монастырю фейянов, где недавно приказал установить две пушки на огневой позиции, забирает их и направляется в конец улицы Дофина.
Улица Дофина становится сущим пеклом.
Республиканцы удерживают ее и обороняются, но секционеры осыпают их градом выстрелов из окон домов и со ступенек церкви святого Рока, расположившись на них полукругом.