Белые птицы детства
Шрифт:
— Николашка стрелил, а потом добивал, — поясняет Васька. — Сейчас здесь будет.
Действительно, вскоре из-за поворота показывается узкий и высокий нос моторной лодки с чёрным трёхпалым якорем на боку. Лодка длинная и широкая, тёмно-красного цвета, по которому белилами печатными буквами выведено: «Сильвия». В лодке, боком к ребятам, сидит Николашка Музин в клетчатой фуражечке и крутит маленькое рулевое колесо, приделанное к левому борту. За Николашкиной лодкой высоко вздымается пенный бурун. Расходясь на два морщинистых уса, он ударяется в берега, раскачивая лохматьте кочки и сухие камыши. Лодка идёт медленно и тяжело, и потому лишь через некоторое время ребята видят, как из-за того же поворота показывается просмолённый кунгас, высоко загруженный
— Эй, вы чего тут? — замечает ребят Николашка Музин и сбавляет обороты.
— Подранков ищем, — за всех отвечает Васька.
— Нашли? — Николашка достаёт из кармана мятую пачку папирос и закуривает, щелчком отбрасывая сгоревшую спичку.
— Нет, — мрачнеет Васька. — Надо собаку, а так бесполезно.
— Знамо дело, — соглашается Николашка. — А только я сейчас такого подранка сотворил, что безо всякой собаки можно брать. Он, можно сказать, подыхать пошёл.
— Где!? — Глаза у ребят загораются.
Николашка ещё сбавляет обороты, и лодка почти стоит на месте, туго натянув верёвочный буксир.
— Тут, за поворотом, — кивает Николашка. — Одну-то я взял с первого выстрела. — Он нагибается за уткой и показывает её ребятам. — А вторая боком-скоком да к самым камышам. Ну, я ещё два раза по ней вдарил, она закружилась, голову вниз и в заливчик. Мне, с сеном-то, недосуг по заливчикам промышлять, а вы сразу найдёте. Там и искать нечего, она, поди, готова уже...
Николашка добавляет обороты, лодка проседает и, вильнув кормой, продолжает путь. Ребята переглядываются, и Васька, зачем-то понижая голос, приказывает Кольке Корнилову.
— Греби!
Колька гребёт, путаясь и чиркая вёслами по воздуху, Васька грозит ему кулаком, а Серёжа всё смотрит с кормы, как уплывает по протоке стожок сена. И так ему хочется сейчас оказаться на этом стожке, вырыть яму, разметаться на спине и смотреть в неподвижное небо, пронзительно синее, бездонное, не знающее границ и пределов. И так чудно будет пахнуть зелёной травой, сухой полынью и конским щавелем, такими родными и близкими покажутся эти запахи, что захочется как бы раствориться в них, пропасть, чтобы уже ничем не отличаться от первой попавшейся былинки и самого простого цветка...
— Серёга, слышь, — окликает Васька, свешивая ноги по бортам лодки, — а чего с подранком делать будем?
— Ты вначале его поймай, — сердится Серёжа, оторванный от своих мыслей.
— Ну, а поймаю? — не сдаётся Васька.
— Можно на углях испечь, — говорит Колька Корнилов. — Я знаю как...
— Ну?
— Взять большой кусок фольги...
— Это не про нас, — перебивает Васька, — греби.
И Колька, было обрадовавшийся передышке, вздыхает и гребёт дальше.
Серёже этот разговор не нравится, он хмуро смотрит на товарищей и затем сердито отворачивается.
Но вот и заливчик, про который говорил Николашка Музин, поросший всё ещё зелёной осокой и вейником, у самых берегов затянутый ряской. Заливчик маленький, метров пять вглубь суши, за ним сразу же начинается высокий кочкарник, а за кочкарником виднеется дубовая релка.
Причалив к берегу, ребята выбираются из лодки, и все трое внимательно осматривают заросли осоки и ближайшие кочки. Утки не видно. Ребята ещё и ещё раз обходят заливчик, прощупывая взглядом чуть ли не каждую травинку.
Разочарованные, они собираются у лодки и долго молчат. И в это самое время, совсем рядом, почти у самых ног, тихо и призывно крякает утка. Ребята замирают и, не смея перевести дыхание, высоко поднимая ноги, крадутся на звук. Низко склоняясь, Серёжа осторожно приподнимает пучок вейника и под ним видит хохлатую чернушку, тесно прижавшуюся
— Есть, да?!
— А ну, покажи!
Васька с Колькой Корниловым бросаются к нему. А Серёжа, непонятно почему, вдруг загораживает утку руками и сердито кричит на ребят:
— Ну чего вы её дёргаете?! Утку никогда не видели? Ей же больно...
— И последнее слово, сказанное Серёжей случайно, тяжело входит в них. Сразу притихшие, нахмуренные, они видят красные пятна на ослепительно белом брюшке, бессильно опущенное крыло и капельку розовой слюны на самом конце слегка загнутого клюва.
— Вишь, первый-то раз он ей снизу ударил, а уж потом, когда добивал, крыло рассадил, — глухо говорит Васька и указательным пальцем осторожно гладит голову утки, затихшей на Серёжиных руках.
— Ему чего, ему не больно, — шепчет Колька Корнилов и тоже гладит утку.
И вдруг утка рванулась из Серёжиных рук, суматошно забила единственным крылом, заперебирала перепончатыми лапками и тут же стихла, беспомощно обронив голову, и лишь белое пёрышко легко всплыло по тёплому воздуху, чтобы опуститься туда, куда ребятам никогда не дойти. И стояли они под ровным сиянием осеннего солнца, низко опустив головы и недоуменно смотря на то, что лишь мгновение назад ещё жило, теплом обдавая им руки, и что уже никогда не будет жить.
БАЗАР
Ещё так темно и зябко на улице, что последние наставления бабушки Серёжа воспринимает как продолжение сна и засыпает в бричке мгновенно, едва коснувшись чего-то жёсткого и ребристого. Он уже спит, он в том царстве, где вечность стоит на месте, где птицы могут плавать, а рыбы — летать, а бабушка всё ещё говорит ему о двух мешках лука, о деньгах и хулиганах. И Серёжа, сонный Серёжа, никак не может взять в толк, почему деньги и хулиганы рядом, зато он чувствует, как бабушка укрывает его полушубком, что-то мягкое протискивает под тяжёлую голову, и засыпает окончательно. И как-то странно спится ему. Он слышит, как раскачивается бричка, о чём-то говорят бабка Аксинья с тёткой Клашей, как поскрипывает сухой втулкой заднее колесо, и в то же время он далеко во сне. Пронзительно-зелёное поле, какой бывает разве лишь отава [5] в дождливый и тёплый октябрь, иоле огромное, ему нет конца и края, и оно полого поднимается вверх. Серёжа стоит у самого начала этого странно-зелёного ноля, среди которого нет ни одной жёлтой, белой или любой другой былинки, как нет на этом поле и цветов. Ему надо пройти через поле, но он почему-то медлит, в нерешительности топчется у самой его границы, не в силах зашагнуть на ядовито-сочную зелень...
5
Отава — трава, отросшая на пастбищах после скашивания.
Когда Серёжа просыпается — уже светает, уже хорошо различимы силуэты бабки Аксиньи и тётки Клаши, сидящих в передке равномерно покачивающейся брички. Сам Серёжа лежит на мешках с репчатым луком, который они везут в Малышевку продавать. Но деревья по обочинам дороги всё ещё темны и одиноки, и потому Серёжа вновь закрывает глаза, хотя заснуть уже не может, а лишь сладко живёт в лёгком полузабытьи.
Поздняя осень. Уныло выглядят рыжие луга и хмурые, словно бы съёжившиеся от ночных заморозков, деревья. Поубавилось в лесу семян и ягод. Правда, кое-где ещё горят на солнце кисточки лимонника, краснеют подсохшие, сморщенные ягоды калины и шиповника да на бархате лоснятся кисти чёрных ягод. Изредка с вершин громадных кедров падают червонно-золотые шишки. И хотя днём ещё пригревает солнце, сейчас, перед его восходом, довольно прохладно, и Серёжа старательно кутается в полушубок.