Белые птицы детства
Шрифт:
Но вот словно бы шорох пронёсся по лесу, осторожно взлохматил пушистые вершины ёлок, которые постепенно выделяются на фоне светлеющего неба, а вскоре расцвечиваются красными, тревожными бликами. Серёжа скашивает глаза и успевает увидеть, как прямо между высоких рогов быка Адмирала поднимается багровое светило — огромный кипящий круг над чёрной полоской земли. Этот круг притягивает, всасывает в себя взгляд, так что Серёже даже мигнуть боязно, и он смотрит без устали на то, как наливается теплом и светом и тяжелеет солнце, всё выше воспаряя над лугами и лесом. Со стороны восхода потянул свежий ветерок,
— А и долго же наш мужик почивает, — не оглядываясь, говорит бабка Аксинья. — Уже и день занялся, а ему ночь коротка.
— Пускай спит, — заступается тётка Клаша, — все денёчки у него ещё впереди.
— А сколько их, денёчков-то? — вздыхает бабка Аксинья. — Я вон и приглядеться не успела, а они уже позади. Что правда, чертоломить мы больно рано начинали, может потому и пожить недосуг было. Мне осьмой годок шёл, а я уже в дому и нянька, и хозяйка. Митьку меньшого из качки подхвачу — руки обламываются, а ничего,, таскала. У них-то вот всё по-другому, жизнь, как яичко, со всех сторон круглая.
— Ну-у, не скажи, — возражает тётка Клаша, морща маленький вздёрнутый нос — Это у кого как. Где пьют да ругаются, конечно, какая там жизнь — каторга. Этак завсегда было. Во все времена. Об них и разговору нет. А вот, скажем, тот же Серёжка, это какая такая круглая да сладкая жизнь у него? Без родительницы-то? И в такие лета...
— Царство ей небесное, — быстро крестится бабка Аксинья. — Какая женщина-то славная была. Учёная, уважительная.
— Не сорвись они с места, гляди, пожила бы ещё.
— Боль врача ищет,— объясняет бабка Аксинья.— Если приспичит, так и за моря-окияны понесёшься, лишь бы здоровья добыть.
Серёжа слышит и не слышит разговор старух. Он лежит на спине и смотрит, как в небе умирает последняя звезда. Она уже едва различима в просветлённом небосводе, и Серёжа скорее угадывает её след, чем видит, но он продолжает неотрывно смотреть, пока глаза от напряжения не застилаются колючими слезами. Серёжа утирается рукавом, и за это время звезда окончательно теряется в белом сиянии Дня.
— Цоб! Цобе, проклятущий! — кричит на Адмирала тётка Клаша. — Совсем обленился, паразит, ногами не хочет шевелить.
Адмирал шумно вздыхает и всё так же спокойно тащит бричку по пыльной дороге.
— А что теперь Виктору делать, с двумя? — спрашивает бабка Аксинья. — Тоже ведь не мёд...
— Не сгинет, — почему-то сердится тётка Клаша. — Обогреют...
Серёжа шумно поворачивается, сбрасывает с себя полушубок и недовольно косится на старух.
— Во, малый-то, проснулся уже, — оглядывается и строго смотрит на Серёжу тётка Клаша. — Выспался?
— Да.
— Ну и молодец, а то день-то вон какой впереди, а нам к ночи ещё и домой вернуться надо.
— Теперь уже скоро и Малышевка, — говорит бабка Аксинья.
В Малышевке они долго едут кривой и ухабистой улочкой, пока наконец не выезжают к базару.
— Вот припозднились-то мы как, — сокрушается бабка Аксинья, — все крытые места уже заняты.
— Ничего, нам и открытых
— А ну как дождь?
— Какой же дождь, если в небе ни облачка.
Наконец они ставят бричку в специально отведённое место, выпрягают Адмирала и, привязав к заднему колесу, дают ему сена. Бабка Аксинья спешит за весами, а тётка Клаша, наказав Серёже не отходить от брички ни на шаг, бежит занимать места.
Серёжа осматривается. Он ещё никогда не был на базаре, и всё ему здесь кажется в диковинку. Вот мужик в высоких кирзовых сапогах понёс на плечах живого барана. Баран свесил голову и спокойно смотрит на Серёжу бессмысленно-глубокими глазами. А там трое молодых парней продают зелёные штурмовки и весело смеются, когда какому-то деду штурмовка оказывается до колен. Инвалид в низенькой коляске на блестящих подшипниках продаёт блёсны. Они разложены на красной тряпице и сияют под солнцем как начищенные ордена, которые инвалид, наверное, получил бы, не оторви ему ноги в первом же бою. Низко опустив голову, так что над широкими плечами топорщился лишь стриженный под полубокс затылок, он смотрит на свои блёсны, изредка перебирая их короткими круглыми пальцами.
Продают бороны и пилы, топоры, фуганки, стамески, топорища, совковые лопаты, замки, навесы, колёса к повозкам, тулуп, корни лимонника, дробь, лыжи, ружья, лески, крючки и ещё столько, что перечислить невозможно. Отдельным рядом торгуют картошку. А ещё есть ряды мясные, рыбные, молочные, овощные.
«Кому же можно продать такую прорву всего? — думает Серёжа. — Где столько покупателей взять?»
А покупатели находятся, их можно сразу узнать по городской одежде и торопливой походке. Один из них, покупателей, подошёл и к Серёже. Маленький, щуплый, суетливый, он хлопнул Адмирала по спине, заглянул в бричку и строго спросил Серёжу:
— Чем торговать собираетесь?
И Серёжа сразу же вспомнил бабушкины наставления насчёт хулиганов и прочих нечистых на руку людей. Он беспомощно оглянулся на весовую и срывающимся голосом ответил:
— Луком.
— А почём? — не отставал маленький человек, вспрыгивая на колесо и щупая мешки.
— Не знаю.
— Как же ты торговать собираешься? — удивился суетливый покупатель, шмыгая глазами по Серёже.— Как, если ты даже цены не знаешь? А может быть, я весь товар оптом скуплю, если цена хорошая... Ты с кем приехал?
— С отцом, — неожиданно для себя сказал Серёжа. — Вот он придёт и всё вам скажет. А пока нечего на бричку прыгать...
— Вот как? — Человек удивился, потом засмеялся и пошёл дальше по базару.
Когда Серёжа рассказал про него подоспевшей бабке Аксинье, она в первую очередь перепугалась, а потом похвалила Серёжу за сообразительность.
— Ты уже большой,— говорила бабка,— всё должен понимать. Глядишь, годика через три и в заступники выйдешь.
И ещё Серёжу поразил ослик, которого продавал мужик в ватной телогрейке и шапке-ушанке. Ослик одиноко стоял у забора, поджав длинный тонкий хвост и опустив голову. И столько было в нём печали, такой он здесь, среди огромных быков и лошадей, казался чужой, что Серёже до слёз стало жаль его. Но пока выгружали мешки и занимали торговый прилавок, ослик исчез, и Серёжа долго жалел потом, что сразу не подошёл к нему.