Белые птицы детства
Шрифт:
Серёжа разочарованно выдыхает и хочет идти дальше, но Настька останавливает его:
— Там, — машет она в сторону, откуда пришла, — кто-то есть.
— Где? — Серёжа настораживается.
— Там такой пенёк, а за ним кто-то фыркал... Я знаешь как перепугалась, а тебя и след простыл.
— Фыркал?
— Да... Вот так вот: «фу-ур, фу-ур»! — Настька при этом сильно раздувала щёки.
— Может быть, рябчики взлетели?
— Ну да! Я бы их видела, а то пусто кругом, а за пеньком: «фу-ур, фу-ур».
— Ладно, сейчас посмотрю,— Серёжа неловко разворачивается на
— Подожди! — вдруг громко, с испугом, кричит Настька, прикрывая нос рукавицей.
Серёжа резко тормозит, заступает лыжей на лыжу и едва не падает.
— Ну, что ещё? — Он начинает терять терпение.
— А вдруг там... — Настька понижает голос и округляет глаза. — Вдруг там...
— Что? — невольно шепчет и Серёжа.
— Берлога.
— Сама ты берлога. — Серёжа сильно отталкивается палками и несётся вниз, ловко уворачиваясь от встречных колючих веток.
Пенёк как пенёк, ничего особенного в нём нет, но Серёжа всё-таки сходит с лыжни и, глубоко проваливаясь в снегу, подъезжает к нему вплотную. Никаких следов нет и в помине, пенёк плотно укутан снегом, и лишь иголки зеленеют на его вершине...
— Кто там, Серёжа? — сразу же спрашивает Настька, давно отдышавшаяся и даже успевшая по-новому перевязать длинный шарф.
— Дед пыхто и бабушка никто, — не останавливаясь, буркает в ответ Серёжа.
— Только ты далеко не уезжай, торопливо кричит Настька, — а то я боюсь.
— Ну и бойся себе на здоровье, — ворчит Серёжа, но шаг укорачивает, в который раз ругая себя за то, что опять связался с Настькой.
А лес между тем закончился, и лыжня, отшлифованно блестя под солнцем, пролегла через небольшую поляну, за которой потянулось мелколесье, переходящее в кочковатую марь. Самое время возвращаться, потому как уже довольно далеко от дома, а на открытом пространстве даже самый лёгкий ветерок обжигает щёки и уши. Но Серёжа упрямо пересекает поляну, и пар от его дыхания ещё долго держится над нею.
— Серё-ожа! — отчаянно кричит сзади Настька. — Ты куда-а?
— А вот теперь посмотрим, — бормочет Серёжа и сильнее налегает на палки. — Теперь ты будешь знать, как увязываться за мною. Небось мигом домой побежишь...
В мелколесье Серёжа сразу же наталкивается на заячьи следы. Их много там, где в зеленовато-нежной дымке стоит осиновая поросль. По отпечаткам лап Серёжа догадывается, чем занимался тут косой в ночной прогулке. У этих вот осинок он не спеша покормился, полакомился горчайшей, на человеческий вкус, осиновой корой. Потом, внезапно чего-то испугавшись, прыжками бросился в сторону. Изрядно попетляв и запутав следы, успокоившись, он залёг где-нибудь под заснеженным кустом, головою в сторону своего следа. Можно было бы поставить петлю, как учил дед, но Серёжа не думал, что дойдёт сегодня сюда, и петли не захватил.
«Шпарит теперь, наверное, без оглядки домой, — подумал Серёжа о Настьке. — От страха ничего перед собой не видит».
И всё же его беспокоило то, что Настьке одной придётся идти по тайге, где, мало ли что, и шатун может повстречаться. И Серёжа постепенно замедляет бег, а потом
«Ещё ногу сломает, — испуганно думает он, и мурашки бегут у него по спине. — А в такой мороз за час и насмерть замёрзнуть можно».
Но, обогнув кучку молодых ёлочек, Серёжа едва не налетает на Настьку, резко сворачивает и падает в сугроб. Мягко вздохнув, снег принял его, окутав мельчайшей пылью, светло искрившейся в воздухе. Настька, ничуть не растерявшись, тихо засмеялась и подула на руку между варежкой и рукавом свитера.
— Ты чего? — хрипло спросил Серёжа, облизывая тающий на. губах снег.
— Ничего. На тебя вот смотрю.
— А что на меня смотреть?
— Интересно.
— Ну да! Ты лучше скажи, почему не отвечала, когда я тебе кричал?
— А ты разве кричал? — притворно круглит глаза Настька.
— А ты не слышала? — Серёжа начал подниматься из снега. — Была в десяти метрах от меня и не слышала?
— Представь себе.
— Тут и представлять нечего.
— Почему ты меня опять бросил? — вдруг шепчет Настька и отворачивается. — Быстрее бегать умеешь, да?
— Н-нет. — Серёжа изумлённо смотрит на отвернувшуюся Настьку и впервые чувствует вину перед нею, как перед существом слабым и нежным. — Я... просто так...
— Ага, просто так...
— Я думал, ты вернёшься.
Серёжа смотрит, смотрит на Настьку и видит, что перед ним стоит худенькая девчонка в красной вязаной шапочке и зелёном свитере со штопками коричневыми нитками на локтях. Видит её узкие плечи, длинные ноги в лыжных брюках и серые самокатные валенки, наискось перепоясанные лыжными креплениями. Ещё он видит прядку чёрных волос, выбившихся из-под шапочки и слегка прихваченных инеем, и обиженно подрагивающие полные Настькины губы. Он не знает и никогда не узнает, что именно произошло в эти несколько секунд, но прежнему его отношению к Настьке раз и навсегда пришёл конец. Он ещё будет сопротивляться и бунтовать, как то и положено настоящему мужчине, но всё-таки уже не Настька за ним, а он за нею будет бегать до той последней минуты, когда всё опять переменится в одно мгновение, но эта минута ещё далеко...
— Как же я вернусь одна через тайгу?
— А ты... сильно замёрзла?
— Не видишь, что ли.
— Ладно, пошли, — решается Серёжа. — Сейчас мы костёр сделаем.
— Как — костёр, — оживляется Настька, — а спички?
— У меня есть.
— А у меня две каральки есть, я специально для нас взяла, — говорит Настька и прикусывает губу, потому что Серёжа вторично вытаращился на неё.
— Ты разве знала, что мы вдвоём будем? — растерянно спрашивает он, постепенно догадываясь, что случайная встреча за селом была не такой уж и случайной.