Белые шнурки

Федорович Василий Сергеевич

М. своего первого натурально затоптал по пьяни. Никаких эмоций в его душе это не вызывало — у него вообще было с ними туго. В системе ценностей М. чужая смерть вообще не была сколько-нибудь значимым событием — скорее сопутствующим обстоятельством, проходящему по тому же разряду что снег и дождь.

Спустя какое-то время отношение к этому вопросу у него изменилось: убийство разной дряни прочно вошло в его базовую систему ценностей как явление положительное и совершенно необходимое. «Такого-то убили!» — «Правильно! А хули еще с ним делать было?». Несогласным с данной жизненной позицией, как правило, полагались пиздюли. Одним из самых загадочных обстоятельств тех лет для меня всегда было то, каким образом с такой жизненной позицией М. не сел.

Наибольшую

радость факт обретения заветных белых веревочек принес для легендарного бригадира А. С юности именно в Движении он видел главное направление для развития своей карьеры, и для самоопределения скинхеда белые шнурки имели достаточно важное значение. Откуда вообще взялась эта традиция — право на символ за убийство? Единой версии не существует, как и единого ритуала их получения. Кто-то полагал, что «шнурки» полагались за личное выступление, кто-то — за личное участие в составе группы, даже в формате пары пинков по упавшему телу. Вопросы были и по критериям жертвы — кто годился для их получения. Путаницы добавляло то, что большая часть «шнурков» добывалась с неясным результатом — когда выжила жертва или нет сказать было нельзя. Все это привело к тому, что тот же А. полагал главным критерием — результат, а именно — смерть. Именно такой подход прижился как наиболее рациональный.

Многие думали о том, что же убийство врага расы и нации ознаменует хорошего — если технический эффект от той же отправки на инвалидность бывает и лучше, в том числе террористический. На самом деле, шнурки были нужны в первую очередь самим участникам наших историй — и как символ перехода некоего рубежа, вроде инициации; и как непременное условие новой логики и новой системы ценностей. От образа мышления нормальных людей эту логику отличало то, что ответ на каноничный вопрос «резать мне или простить ту или иную гниду» лежал не в моральной плоскости, а в плоскости чисто технической. Убийство как способ решения проблем становилось делом техники — не всегда приятным и веселым, но совершенно допустимым и иногда желательным. В те годы никто не понимал, куда это ведет — а между тем со временем личности наших героев приобретали совершенно определенные черты, где неясно — в каком месте пролегает граница между патологией и нормой?

* * *

С момента той встречи с цыганкой прошло несколько лет. Виктор за это время прожил, пожалуй, три жизни — нормальную, с рождения и до шестнадцати лет; ту, которая была в Движении, и начал новую — странное существование полукоммерсанта-полубандита. У него все получалось — деньги приходили словно сами собой, девочки давали а жизнь радовала новыми красками. События тех лет, когда все это было — акции, нападения, отходы, пьянки и Дендрарий — словно потеряли яркость, как выцвевшая акварель. Где-то встречались старые знакомые, иной раз щемило сердце у знакомой подворотни. и Виктор бы мог в какой-то момент сказать, что все правда осталось в прошлом.

Когда случилась странная история.

Той осенью с Виктором случилось удивительное дело: он влюбился. Дело это было не новым, но и не слишком часто встречающимся в его жизни. По сложившемуся обыкновению влюбленным частенько полагается страдать от этого — но в жизни Виктора все было иначе. От его любви стабильно страдали окружающие, причем, иногда, достаточно сильно.

Как же это было? Зеленоглазая девочка, натуральная блондинка. Валькирия — именно такими их видели Васильев, и, наверное — Вагнер, только более стройная. Блондинки приносят удачу. и Виктор во всей полноте прочувствовал это на себе. Конечно, она была занята. Разумеется — ее отношения с предполагаемым будущим мужем были хорошими, стабильными и красивыми, а кандидат в мужья — состоятельным и позитивным.

И, как водится — Виктору повезло. Пьянящая ночная трасса, дорогие кабаки, люксы и загородные гостиницы, все почти как всегда. От любви забирало обоих, и забирало сильно.

Но — все равно оставался тот, другой. Обычно Виктору было наплевать на чувства и на предполагаемых соперников — наоборот, нет занятия приятнее, чем спать с чужой женщиной, когда от этого срет кирпичами ее мужик. Но тут все было иначе, и где-то это радовало, но во многом и пугало.

Когда Виктор представлял себе свою Валькирию с кандидатом в мужья, его натурально трясло от злости. Безразличие, цинизм и крайнее презрение к окружающим куда-то делись, а в душе остались совершенно позабытые чувства: ревность, перемешанная с черной злобой; и ощущение зовущей куда-то пустоты.

С этой пустотой нельзя просто сидеть дома, и алкоголь от нее не помогает. Это когда тянет на улицу, где манит темнота и спальные районы, где притаилась дичь. Там — адреналин, яркие краски, и ощущение целостности самого себя. Там решает то, кто четче и резче, а также удача, скорость и злость. Нет никакой связи между случайной дичью и твоими проблемами. но от чего-то после акции становится хорошо и спокойно.

От всех своих амурных переживаний помолодел Виктор по ощущениям лет на пять. Давно, очень давно он не испытывал ничего подобного.

Все, как тогда — только с поправкой на современность. Новомодные «эирмаксы», неброские брюки, худи с капюшоном, сверху бомбер. На руки — тонкие перчатки. Только в зеркале — не подросток, а довольно здоровый молодой мужик спортивного телосложения с тяжелым взглядом.

Стояла одна из последних относительно теплых осенних ночей. Виктор сделал несколько шагов — и глубоко вздохнул, словно втягивая аромат свободы. Когда-то привычное, а теперь забытое состояние, одновременно пьянило и окрыляло.

..Мысли не приходили в порядок. Ноги несли Виктора по привычному маршруту: Дендрарий, тот самый мостик у гук-общаг, потом дальше — в сторону набережной, и вдоль реки. Тело помнило больше чем память — он шел рваным зигзагом, привычно проходя вдоль забора, под оградой, по неприметной тропинке. В голове Виктора переплетались видения белокурой девочки и мужика в койке с совершенно другими картинами.

«Убей» — шептала листва. «У-бей» — поскрипывала тропинка у гук-общаги.

А и правда. так просто и так удобно. Идиот жил в самом что ни на есть охотничьем угодье — где Виктору доводилось бывать неоднократно; практически в сердце одного из городских гетто. Все очевидно: бетонный забор, вдоль него дорожка, за ним тропинка, позади помойка, а впереди парковка. Вот еще живой покойник паркует машину, и как обычно идет в сторону дома. Навстречу прохожий в капюшоне. ну и пусть себе идет. Если и был повод напрячься, то человек все равно прошел мимо. и ударил сзади, ножом — рванув на себя, в область почек два раза, и в шею сбоку. Два шага и три удара — единственное, что нужно сделать для решения проблемы. Со своим опытом Виктор был уверен в почти полном отсутствии палева — влипнуть можно было только случайно. «Дорога жизни» от той парковки была разведана еще приснопамятным А. и его бригадой.

«У-БЕЙ! У-БЕЙ» — пульсирует в голове в ритме «скерцо Кольца», слышного из плеера. Обрывки мыслей о том, что может не надо, может не стоит — попросту не слышно, как и многих рациональных доводов.

Тогда-то и пришло понимание. Убить несложно, ибо дурное дело нехитрое. Сложно — этого не делать, когда это так просто. Это для нормальных людей есть много сложностей — когда рядом всегда есть очень короткий и простой путь. Просто взять и зарезать нахуй — причем не от отчаяния, представляя шконку в бараке, а совершенно спокойно и без палева. Опыт так и говорит — а что будет? А ничего не будет. Какая разница между азербайджанским торговцем, гуком из общаги, соперником за девочку, или источником неприятностей в бизнесе? Все они сделаны из мяса и костей, да и город жрет всех одинаково — каждый день травмпункты и морги пополняются новыми телами. Глупая бытовуха, пьяные драки, просто идиотские убийства — в этом вале очень часто бесследно теряются выступления таких, как Виктор.