Белые терема
Шрифт:
Ванька торопливо снял их со стены, сложил лицом друг другу и побежал прочь из избы.
«Сумку забыл, — вспомнил он, когда уже шел через лес. — Денег не взял ни копья… А мои картиночки не хуже!»
И почувствовал, как легко, как интересно жить!
МИХЕИЧ С ВЫСТАВОК
Рядом с моим домом большая, в два сруба, изба. Синие окна ее убраны одинаковыми белыми занавесками, а под самой крышей железная вывеска: «Интернат».
В
И называются все они теперь интернатскими.
Я любил смотреть из окна, как подходят к интернату эти маленькие колонии людей, несущие в себе особый дух старинных своих деревень. Я собирался дойти до каждой из них, чтобы понять, чем волнуют меня даже самые их названия.
Всю неделю интернат гудел, как улей: кто рубил дрова, кто тащил воду, кто выплескивал что-то, кто просто бегал и всем мешал.
А в субботу с последним колокольчиком шум обрывался, как после внезапно утихшего дождя. И снова все превращались в югозерских, ожиговских, усачовенских…
Один лишь Михеич с хутора Выставки всю неделю оставался самим собой. Он не желал жить в интернате. По его разумению, лучше было каждый день проделывать двенадцать километров пешком. Кто говорил двенадцать, кто — четырнадцать, а точно никто не знал, потому что ни одна машина не могла добраться до Выставок.
Много дней я уговаривал Михеича, а он стоял, переминаясь с ноги на ногу, лобастый, настороженный, и все кивал, со всем соглашался. А когда я замолкал, говорил, как о деле, навсегда решенном:
— Ну, я пойду…
И уходил в своих огромных сапогах, подпоясанный широким ремнем, с сумкой через плечо.
У нас в учительской долго шел по этому поводу спор. Анна Харитоновна махала рукой:
— Эгоист! Что вы хотите: Выставки — это ведь хутор. Там у них все эгоисты!
— А может быть, у него там сильная привязанность? — сомневалась новая учительница по французскому — Эмилия Борисовна. — Собака, например, или голуби. У мальчишек так бывает, я читала…
Однажды к нам в школу привезли учебный фильм. Мы задержались после уроков довольно долго. А когда сдернули одеяла с окон, увидели, что быстро темнеет, потому что идет гроза.
Все побежали тогда с криками к интернату, а я складывал ленты и ждал, что станет делать Михеич.
Скрипнула дверь, и в коридоре застучали его сапоги. Я быстро собрал аппарат и выбежал на крыльцо.
Тучи шли низко и тяжело. Во всю ширь вспыхивал горизонт. Ах, как хотелось домой, за стены, за стекла, под крышу, к веселому огню в печи! Но где-то шел Михеич. Упрямый,
Видно, он торопился, потому что я догнал его на краю деревни, за кузницей. Над лесом было темно, там все время вспыхивало и грохотало, но дождь еще не начинался — Михеич шел прямо на него.
Я окликнул его, он испугался, побежал, но потом увидел, что я один, и остановился.
— Куда это вы под грозу собрались? — спросил он. — Или, может, обратно меня уговаривать?
— Пойдем, Михеев, — торопливо сказал я. — Пойдем ко мне. Чаю горячего попьем, почитаем.
— А в интернат меня не будете запихивать?
— Я же сказал — ко мне.
Он посмотрел на небо. Тучи угрожающе рокотали.
— Ладно уж, — согласился он. И мы побежали.
Он и чай пил, не снимая сумки. Только кепку свою согласился снять. Все поглядывал на окна, показывая, что гость недолгий.
— Ну, а мать как на это дело смотрит? — спросил я в середине нашего тягучего разговора.
— А что мать, она со мной заодно.
— А в чем же вы заодно? Чем вам не нравится интернат?
— Сказать? — спросил Михеич. — А не обидитесь?
— Скажи, будь другом. А то я уж не знаю, как тебя и понимать.
— А вот так, что не привыкли мы к этому с матерью. Не любим, вот и все.
— Чего именно?
— Да порядков ваших, когда прячут всё друг от друга, вот чего. Нанесут из дому припасов, а потом и трясутся всю неделю, как бы деревня у деревни не слопала. И варят все отдельно: ожиговские свое, титовские — свое… Жил я три дня, знаю. А я-то один с Выставок, разве ж их перешибешь!.. Не люблю я этого, и отец не любит, и мать. Надо, чтоб всё вместе, артелью, вот и всё…
— Да разве там так, Михеич?
— А то нет! Сами порядки-то завели. — Он подошел к окну. — Прошла гроза!.. Посветлело. Ну, я пойду.
Нет, я не любил после этого случая наблюдать из окна, как стягиваются к интернату югозерские, титовские и усачовенские ребята. Я не находил в этом ничего любопытного. Едва покажутся они на дороге, со своими котомками и кошелями, я задергивал свои занавески на окнах и шел в интернат.
ВОДА
Это была обыкновенная колодезная вода, чистая и прозрачная, из глубинных артезианских слоев. Она стояла в интернатских сенях на скамейке в кастрюльках, в чайниках, а то и просто в кружках. Утром она должна была булькать в кастрюльках и чугунках.
Однажды шел дождь, в лужах лопались пузыри. Было время ужина, на столе давно уже лежали начищенные кучки картофеля, а за водой идти никто не хотел.
— Кто пойдет, платим по десять копеек за ведро! — сказали вдруг ожиговские ребята.
— Ищите дураков! — ответили титовские. — Кто ж согласится мокнуть.