Белые витязи
Шрифт:
Дрогнули французы и побежали, бросая оружие, но за 4-м полком смыкались в каре другие полки двадцатитысячного отряда. Пули срывали людей с лошадей, лошади падали с перешибленными ногами и жалобным ржанием терзали слух одиноких всадников.
— Назад! — трубит трубач, и расстроенные лубенцы отступают. Они прикрыли батарею, выручили её — они свято исполнили своё назначение.
Весь отряд Рота втягивается в селение Рейк.
— Братцы, — говорит генерал, проезжая по рядам, — не посрамим земли русской, умрём за веру православную, умрём за Царя-батюшку! Станем здесь
— Постараемся! — отвечают мокрые, голодные, оборванные солдаты.
Казаки и гусары слезают с лошадей и, оставив их на улице и по дворам, сняв карабины и заряжая их на ходу бегом, занимают вперемежку с егерями опушку деревни. Команд нет. Нету частей, роты, сотни, эскадроны сбились вместе и перемешались. Офицеры разобрали участки. Не стало атаманского, лубенского, егерского полков, были одни люди отряда Рота, решившие умереть, но не отступить. И Каргин лёг с карабином на валик за кирпичной стенкой, прилёг и Зайкин, что смеялся вчера, что пехота лёжа дерётся.
Каждый нацелил себе врага, каждый жаждал боя. Вдруг камни, тын, колодцы, валик, огородная гряда этого чужого им селения стали им бесконечно дороги, а страдания, даже самая жизнь стали ничем, только бы удержать за собой деревню Рейк.
Дивизия Рорэ развернула батальоны. Успех ободрил солдат. Как русские считали для себя самым большим счастьем отстоять деревню, так для молодых французских конскриптов более всего улыбалось забрать в свои руки никому не нужную, ничего не значащую саксонскую деревушку!
Многие офицеры побрали ружья и легли в ряд солдат, чтобы усилить оборону. Есаул Зазерсков залёг рядом с Каргиным.
— Что, Николай Петрович, весело? — шутливо обратился он к молодому казаку.
— Весело, Аким Михайлович! Да мы их не пустим, — радостно отвечал Каргин, и ему действительно было весело драться под проливным дождём, лёжа на грязном земляном валике.
Неприятель приближался. Ни одна пуля не пропадала даром, но зрелище смерти, как бы летающей вокруг, только опьяняло солдат.
Вот затрещали барабаны, стрельба умолкла. Русские стали с ружьём наготове на валик.
— Ура! — загремел передовой батальон.
— Ура! — весело закричали защитники и толпой побежали навстречу французам. На мгновенье приостановились французы, но этой секунды довольно было, чтобы смять и поразить передних, чтобы вселить панику в задних...
Первый полк побежал, а солдаты вернулись назад в Рейк, и опять постукивают их штуцера, и белым дымком окутывается валик перед деревней...
Но вот удачно лопнула граната у стога сена. Стог загорелся и перекинул огонь на сарай, а с сарая перешёл на дом бондаря, и запылала деревня.
Никто не обращал внимания на пожар. Казаки и гусары отвели лошадей в безопасное место и опять вернулись для меткой стрельбы по врагу.
Целых два часа продолжался такой бой. Стоило французам кинуться в атаку, — русские смело встречали их контратакой, и начиналось отступление. Французы развёртывали новые батальоны, на позицию выезжали новые батареи — но успеха не было.
Рот сознавал, что задержанием этой деревни он оказывает влияние на ход боя и расстраивает широкие
Но отступать было надо. Французские полки обходили её с тылу, авангард мог был быть поставлен в тяжёлое, безвыходное положение.
Рот, два-три командира полков сознавали это, но солдаты, казаки и субалтерн-офицеры считали, что они победители. Они не видели ничего дальше балки у ручья, что проходилась ими рано утром и откуда выходили утомлённые французские батальоны, они не знали ничего, кроме этой пылающей деревни, пожарным огнём согревающей их тела, высушивающей одежды. И если бы им сказали, что кроме их отряда дерутся сотни тысяч войск, что они маленькая песчинка в армии, что усилия их подобны усилиям муравья, тащащего соломинку рядом с лошадью — они бы удивились и, пожалуй, не поверили бы. Они в эти моменты жаркого боя были все, и, кроме них, ничего не было.
Надо было нанести отрезвляющий удар, чтобы дать понять, как малы и ничтожны они были...
И Каргин получил такой удар. Готовилась новая контратака. Солдаты вставали; казаки закидывали ружья за плечи и вынимали шашки из ножен.
— Ты что же, Николай Петрович, — сказал Иван Егорыч.
— Погоди, я вот хочу этого пузатого уложить, — и Каргин, вытянувшись на валике, стал целить.
Ему показалось, что он выстрелил раньше, по крайней мере, всё заволоклось дымом и туманом и окрестность на минуту исчезла из глаз.
Когда туман рассеялся, Каргина поразила тишина. Он лежал с закрытыми глазами. Он стал прислушиваться.
Нет, шум был, но какой-то глухой, неясный.
Где-то далеко-далеко кричали «ура», трещали балки и слышался вой разгоревшегося пожара и топот беспокойных лошадей.
Каргин нехотя открыл глаза и с удивлением заметил красноватый отблеск пламени на зелёной сырой траве. Шум то стихал и удалялся, то снова становился ближе, перекатываясь волнами. Но Каргина не интересовал этот шум. Он понял, что это они там дерутся из-за чего-то, — и их боевые заботы, всё то, что волновало и его несколько минут тому назад, показалось ему мелким и ничтожным.
Чёрная мокрая земля с примятой травой, только она одна — не была ничтожна.
Он глядел, как некоторые травинки, посильнее и погибче, разгибались медленно и, казалось, хотели стряхнуть с себя грязь, смотрел, как чёрная блестящая жужелица набежала на ком грязи, приостановилась и побежала дальше, унося на своих крыльях отблеск пламени пожара.
Секунды тянулись страшно долгие, но это не было неприятно. Мысли были такие простые, ясные. Если в его воображении вставала комната, то она была просто и уютно убрана; сквозь чистые кисейные занавески яркое солнце бросало на пол свои четырёхугольники, а свежий аромат от хорошо навощённого пола наполнял воздух. Являлась речка, то это был тихо журчащий под сенью дерев лесной ручей, задумчивый и спокойный; всё было просто и ясно в мозгу. Только война была вопиющей несправедливостью, чем-то резким, кричащим, каким-то красным пятном, вырезывающимся на спокойном сине-сером фоне.