Белые волки. Часть 3. Эльза
Шрифт:
— Будь добр, пригласи моей жене доктора. Ночь была холодной, не хочу, чтобы она простудилась, ей теперь надо себя поберечь. Особенно, учитывая, что не так давно она уже "переболела", — Димитрий пошел к выходу, безжалостно хрустя подошвами по стеклу. Ян отступил в сторону, но наместник остановился с ним рядом, будто вспомнил что-то. Положил руку на плечо. — Кстати, об Алексе. Передай ему, что я хочу его видеть. Впрочем… он и сам скоро это поймет.
Он вышел, и Северина тоже кое-как поднялась на шатких негнущихся ногах. Надо добраться до тепла, согреться, холод просто собачий.
— Я хотела, как лучше, клянусь. Ты же знаешь, что такое привязка. Но сердцем я только твоя.
— Нет. Ты не моя, волчица, — твердо ответил Ян и снял ее ладонь со своей. — Ты — жена Сиятельства. Не стой полуголая на морозе, твои служанки ждут тебя.
Северина честно постаралась твердой походкой дойти до резиденции под щебет взволнованных пташек. Ей поднесли шубку, закутали с головы до ног, на ходу растерли заледеневшие руки, на лестнице придерживали под локотки. Все волновались о том, что из темпла слышался грохот и валил дым, но бурые никого не подпускали до тех пор, пока сами спокойно не ушли под утро, а тут как раз и начальник личной охраны прибыл. Все молились о судьбе наместника, все переживали за него. И за его благородную супругу, конечно, переживали тоже. Как хорошо, что она жива и невредима.
До резиденции Северина не дошла. Села на покрытую снегом парковую скамью возле вечнозеленой низкорослой туи, уронила голову на грудь и по-детски, в голос разрыдалась. Девушки растерянно топтались вокруг, зябко поеживаясь на морозе, и разводили руками: ничего удивительного, последствия стресса. Тем более, к перепадам ее настроения все давно привыкли.
Немного поплачет — и успокоится.
Цирховия
Двадцать восемь лет со дня затмения
Если летом семетерий был царством буйного цветения и неугомонной жизни, то зимой он напоминал обитель вечного сна. Неподвижно чернели среди белого снега голые стволы деревьев, они протягивали во все стороны заледеневшие руки-ветви, на которых изредка хохлились задумчивые вороны. Бурелом, прикрытый порошей, напоминал очертаниями древние замки и особняки. Река под обрывом дремала в объятиях крепкого льда, а невысокие столбики памятников — под смерзшейся снежной коркой. Мраморные статуи казались еще бледнее на морозе, ярко пылал и пульсировал подобно черному сердцу гранитный постамент в честь другого из богов.
Изредка и только по вынужденной необходимости тишину и покой этого места нарушал кто-нибудь из могильщиков. Тогда железная кирка со звоном вгрызалась в камень земли, летел по воздуху парок горячего дыхания и слышались незлобные ругательства сквозь стиснутые от холода зубы. Ну что за дело — уходить к богам зимой? Все разумные люди отправляются к ним летом, когда почва мягка, как одеяло, а их провожающие любуются пчелами и цветами и хотят посидеть на прощание подольше. Зимой все скорее спешат по домам, хмурые от пронзительного ветра, а пока выдолбишь лунку для кувшина — сотрешь все руки. Нет, определенно, зима —
Девочке было на вид лет пять. Ее поношенные сапожки зачерпывали снег не по ноге широкими голенищами, а пальтишко на рыбьем меху хлопало полами при каждом движении, но ее это не смущало. Прыгая от сломанной ветки до каменного холмика, а от него — до торчащего прутика, она напевала себе под нос, сыпала из кармана крошки оголодавшим воронам и воробьям и, казалось, совершенно не ощущала холода. Сегодня могильщики грелись в тепле, радуясь, что нет повода идти на семетерий, безмолвно стояла пустая семета, и никто не мешал малышке наслаждаться игрой, не гнал ее с привычного места.
Она остановилась, лишь заметив темную фигуру на белом снегу. Женщина, красивая как одна из статуй, закутанная в длинный черный плащ с лежавшим на плечах широким капюшоном, аккуратно расчищала перчаткой засыпанный снегом памятник. В спину ей дул речной ветер, темные волосы змеями скользили у лица, густые ресницы трепетали.
Девочка прыгнула от камешка к тропинке, совсем по-воробьиному склонила голову набок и снова замерла.
— А кто вы такая?
Женщина отвлеклась от занятия, оглядела ее с ног до головы, улыбнулась. Полезла в карман плаща, долго там что-то искала, наконец вытащила маленькую продолговатую конфетку в цветном фантике, протянула на ладони.
— Почему ты ходишь тут одна? Не боишься простудиться?
Девочка прыгнула с тропинки к ней и взяла конфету. Быстро развернула обертку, сунула в рот, зажмурилась от удовольствия: шоколадная.
— Не боюсь, — пробубнила с полным сладкой слюны ртом, — я здесь играю.
Женщина материнским жестом поправила на ней пальтишко и застегнула верхнюю пуговицу у горла, которая постоянно выскакивала из разболтавшейся петли.
— Оставьте, — отмахнулась девочка, — все равно сейчас расстегнется.
— Ты, наверно, дочка смотрителя семетерия? — догадалась женщина, распахивая собственный дорогой и красивый плащ. Сняла с шеи плотный вязаный шарф, накинула на девочку, обернула несколько раз и повязала. Та потрогала подарок рукой, повела носом: надо же, шерстяной, но не колючий и пахнет так сладко… взрослыми духами.
— А вы, наверно, волшебная королева?
В ответ женщина весело рассмеялась.
— С чего ты взяла?
— Вы очень красивая. А еще недавно я читала сказку про волшебную королеву, и она была такая же, как вы, — внезапно глаза у малышки округлились. — А вы добрая волшебная королева или злая? А то они разные бывают.
— А ты как думаешь?
— Я думаю, что добрая. Вы дали мне конфету и шарф, а добрые волшебницы всегда дарят детям подарки, если встретят их где-нибудь случайно.
Женщина продолжала улыбаться, но ее глаза стали грустными.
— Смотри сюда, детка.
Она раскрыла обе ладони, и девочка с изумлением увидела, как под тонкой, почти прозрачной кожей в запястьях женщины мерцают нити. На одной руке нить была серебристая и сияла, как хрусталики льда в снежинке, если смотреть через нее на свет. В другой ниточка чернела, как густая бархатная смола, которой как-то летом заливали прохудившуюся крышу семеты.