Белые врата
Шрифт:
– Ален, да послушай же меня!
– Не буду я тебя слушать! Убирайся к черту! Исчезни из моей жизни! Не хочу тебя больше видеть, понимаешь?!
Арлетт отворачивается. Он получает сомнительное удовольствие полюбоваться на идеальный профиль на фоне светлой стены. Понимает ли он? Понимает. «Убирайся» – это слово он понимает с первого раза.
Глава 24. Домашняя
– Ну, мы тебя убедили?
– Убедили, убедили… – Артем трет шею, привалившись к косяку. Виталий собирается на
– Помнишь, что Паша сказал?
– Помню, – усмехается Литвин. – Что Паша готов душу продать за такую рекомендацию. А поскольку бессмертие Пашиной души, в существовании которой я, каюсь, иногда сомневался, мне дорого, придется ехать учиться.
– То-то же! – хлопает друга по плечу Ковалев. – Учись, студент. Во французской сторонееее… – затягивает он.
– На чужой планетееее, – подхватывает Артем.
– А ну тихо, оба! – шикает на них Таня. – Лизка еще спит, а вам обоим медведь на ухо наступил!
На момент прощального поцелуя супругов Артем деликатно отвернулся. Хлопнула дверь.
– Пойдем, Артемка, я тебя завтраком накормлю.
Ковалев не дал ему ни малейшей попытки притулить голову где-то в другом месте. На слова Литвина о том, что у Виталика теперь, дескать, семья, и он будет там им мешать, Ковалев ответил, что он может себя чувствовать спокойно, только если бедоносец-Литвин у него под присмотром. И поэтому – марш на диван и не выступай! Пришлось смириться, тем более, что приехал Артем ненадолго. Да и храпящий Ковалев спал теперь в другой комнате.
– Тем, я хочу с тобой кое о чем поговорить, – тон у Татьяны слегка нерешительный.
– Тань, если ты о том, что я думаю по поводу вас с Виталием, то…
– Литвин, ты слишком много о себе воображаешь, – фыркает Таня, ставит перед ним тарелку с овсянкой. – Твое благословение мне не требуется! Я сама как-нибудь разберусь со всей жизнью.
– Прекрасно, – невозмутимо отвечает Артем, принимаясь за еду. – Я на самом деле очень рад за вас с Виталькой.
– Я знаю.
– Какая ты мудрая женщина! И где были мои глаза раньше?
– Вот именно – где? – Татьяна садится напротив него с чашкой какао в руках. – Скажи мне, где твои глаза?
Артем свободной рукой прикрывает глаза.
– Да вроде бы на месте.
– Тем, скажи мне – ты собираешься к ней вернуться?
Литвин молчит. А потом:
– Вкусная каша получилась, спасибо.
– Артем!
– Ну, правда, вкусная.
– Ответь мне!
Вздыхает.
– Ты упрямая.
– Отвечай.
– Нет. Не собираюсь.
– Почему?
– Таня! Ты понимаешь, что единственная причина, по которой я с тобой говорю на эту тему и не посылаю тебя к черту – это твое положение? Не пользуйся им, это нечестно.
– Буду пользоваться! Потому что с вами по-другому нельзя!
– Слушай, –
– Никуда ты не пойдешь! – Татьяна встает перед ним, преграждая пути к отступлению, грозно сложив руки на пока еще плоском животе. Литвин смотрит на нее снизу вверх, бормочет что-то неразборчиво про шалящие гормоны и неадекватных беременных баб. – Ешь давай.
Артем возвращается к завтраку, Таня на свое место.
– Ну Артеееем…
– Двадцать восемь лет уже Артем.
– Вот именно! А ума все не нажил! Тем, ну на тебе ж лица нет, тоскуешь ведь.
– Нифига я не тоскую. Гастрит обострился просто. Желудок болит.
– А пить надо меньше!
– Угу. Или больше.
– Хватит паясничать, Литвин!
Что-то ему этот диалог напоминает. Вспоминает тот свой годичной давности разговор с Люськой, когда она уговаривала его лететь на «хели». Да что за моду эти женщины завели – учить его, как жить, указывать, что делать? Достали!
– Меня выгнали, ясно? – он говорит это ровно, доедая кашу. – Сказали: «Убирайся». Я убрался. Все.
– Выгнала? Арлетт? – недоверчиво ахает Татьяна. – Не верю.
– Дело твое, – пожимает плечами.
– То есть, ты хочешь сказать… что она поиграла с тобой, как кошка с мышкой… потом наигралась, ты ей надоел, и она тебя выставила?
Артем, такой спокойный, здравомыслящий, сдержанный, ироничный, ничего не принимающий близко сердцу Артем отвечает ей таким взглядом, что впору испугаться. Но Таню таким уже не проймешь.
– А я думаю, все было совсем не так, Тема. Чай, кофе?
– Кофе.
– А фиг тебе кофе с твоим больным желудком. Сейчас какао сделаю.
– Зачем спрашивала тогда?
– Из вредности. Так вот, – продолжает Таня, ставя перед ним чашку, – я думаю, все было иначе.
– Ну конечно, тебе-то лучше известно!
– Я тебя знаю как облупленного, Литвинский, – Таня игнорирует его сарказм. – Ты ж наверняка сам вел себя так, что…
– Как это – так?! Носки разбрасывал?
– Если бы только это. Так, как ты себя ведешь со всеми. Будто тебе на все и на всех плевать, что тебе все равно, кто там рядом с тобой. Спокойный, равнодушный, выдерживающий дистанцию, никого к себе близко не подпускающий Артем…
Литвин встает, резко отодвинув стул.
– Спасибо, – с нажимом. – Все было очень вкусно.
Минут через пять входная дверь хлопает. Хлопает гораздо громче, чем требуется, чтобы ее просто закрыть. Таня морщится, Лизку разбудил, наверное. И это Артем – самый спокойный и уравновешенный из троих друзей… Слепой дурак.
У него оказалась веская причина, чтобы вернуться. Он забыл отдать ей ключ от шале. Обнаружил его только уже в Москве, во внутреннем кармане катальной куртки. Надо вернуть. И не может быть никакой речи о том, чтобы переслать его по почте. Лично. Только лично.