Белые зубы
Шрифт:
— Спасибо, Микки. Да, мне омлет с…
— …грибами. Знаю я.
Арчи двинулся по покрытому линолеумом проходу.
— Привет, Дензел, здравствуй, Кларенс.
Дензелом и Кларенсом звали двух положительно грубых сквернословов-ямайцев лет восьмидесяти. Дензел был немыслимо толст, Кларенс чудовищно худ, их жены и дети умерли, и остаток дней они проводили, сидя в одинаковых фетровых шляпах за угловым столиком и играя в домино.
— Че там этот хмырь сказал?
— Поздоровался.
— Он че, не видит, что ли, что мы играем?
— Не, не видит! У него дырка вместо лица. Где уж ему всякие мелочи замечать?
Арчи
— Не понимаю, — сказал Арчибальд, продолжая прерванный телефонный разговор. — Ты их в воображении видишь или на самом деле?
— Это же просто. В первый раз, в самый первый, я их правда увидел. Но с тех пор, Арчи, все эти несколько недель я, когда с ней встречаюсь, снова их вижу — просто галлюцинации какие-то! Даже когда мы… Вижу. Смотрят на меня и улыбаются.
— Может, ты просто на работе перетрудился?
— Слушай, что я тебе говорю, Арчи: я вижуих. Это знак.
— Сэм, давай будем говорить только о том, что было на самом деле. Когда ты их действительно увидел, что ты сделал?
— А что мне оставалось? Сказал: «Привет, мальчики. Поздоровайтесь с мисс Берт-Джонс».
— А они?
— Поздоровались.
— А ты?
— Арчибальд, неужели ты думаешь, что я не смогу сам все рассказать, без этих тупых вопросов?
— ЯИЧНИЦА С КАРТОШКОЙ, БОБАМИ, ПОМИДОРАМИ И ГРИБАМИ!
— Сэм, твое.
— Чудовищное оскорбление. Я никогда не заказываю томаты. Не желаю есть жалкие мятые помидорины, сначала обваренные, а потом зажаренные до смерти.
— И не мое. Я просил омлет.
— И не мое тоже. Итак, мне позволено будет продолжить?
— Да-да, я слушаю.
— Я посмотрел на своих сыновей, Арчи… своих красивых мальчиков… и мое сердце раскололось, нет, хуже — разбилось вдребезги. Разлетелось на множество мелких осколков, и каждый нанес мне смертельную рану. Меня преследует мысль: как я могу чему-то научить сыновей, указать им правильный путь, когда сам потерял ориентиры?
— Мне кажется, — запинаясь, начал Арчи, — что дело в женщине. Если ты не знаешь, что с ней делать, то… давай подбросим монетку: орел — остаешься, решка — бросаешь ее; по крайней мере, тогда…
Самад хрястнул по столу здоровым кулаком.
— К черту монетку! Слишком поздно. Ясно тебе? Что сделано, то сделано. Я уже одной ногой в аду, теперь для меня это очевидно. Поэтому я должен приложить все усилия, чтобы спасти своих сыновей. Мне предстоит выбор, моральныйвыбор. — Самад понизил голос, и прежде, чем он продолжил, Арчи понял, куда он клонит. — Тебе тоже довелось сделать трудный выбор, Арчи, — много лет тому назад. И пусть ты это удачно скрываешь, я знаю, ты не забыл, каково тебе пришлось. Доказательство тому — осколок пули, сидящий в твоей ноге. Ты с ним дрался. И победил. Я помню об этом. Я всегда восхищался твоим поступком, Арчибальд.
Арчи уставился в пол.
— Давай не будем…
— Поверь, мне не доставляет никакого удовольствия вытаскивать на свет божий столь малоприятное тебе воспоминание. Просто я хочу, чтобы ты почувствовал себя на моем месте. Как прежде, меня мучает вопрос: в каком мире должны расти мои сыновья?Тогда ночью ты попытался с ним
Арчи, понимавший в речах Самада не больше, чем сорок лет назад, повертел в руках зубочистку.
— А почему ты просто не перестанешь, э-э, встречаться с ней?
— Я пытаюсь… пытаюсь.
— Тебе с ней хорошо?
— Строго говоря, мы не… то есть я хочу сказать, да, нам чудесно, но никакого разврата — мы просто целуемся, обнимаемся.
— Разве вы не…
— В прямом смысле — нет.
— Но все-таки…
— Арчибальд, тебя волнуют мои сыновья или моя сперма?
— Сыновья, — сказал Арчи. — Конечно, сыновья!
— Видишь ли, Арчи, в них есть мятежный дух. Пока он еще в зародыше, но скоро разовьется. Говорю тебе, я не понимаю, что происходит с нашими детьми в этой стране. Куда ни глянь, повсюду одно и то же. Неделю назад застукали сына Зинат, он курил марихуану. Словно ямаец какой!
Брови Арчи поползли вверх.
— О, я не хотел никого обидеть, Арчибальд.
— Проехали, приятель. Но не суди, не попробовав. Я вот женился на ямайской девчонке, и артрит как рукой сняло. Но это так, к слову пришлось. Продолжай.
— Хорошо. Взять хотя бы сестер Алсаны: их дети — просто чума. В мечеть не ходят, не молятся, чудно говорят, чудно одеваются, едят всякую дрянь, путаются аллах знает с кем. Никакого уважения к традициям. Это принято называть ассимиляцией, а по-моему, это разложение. Разложение, и больше ничего!
Не зная, что сказать, Арчи попытался изобразить шок или на худой конец отвращение. Арчи нравилось, когда жизнь у людей текла гладко. Здорово, знаете ли, когда все живут друг с дружкой в мире и согласии.
— ЯИЧНИЦА С КАРТОШКОЙ, БОБАМИ И ГРИБАМИ! ОМЛЕТ С ГРИБАМИ!
Самад вскинул руку и повернулся к стойке.
— Абдул-Микки! — дурашливо пропищал он, растягивая звуки в подражание кокни. — Эй, голова, сюда, пожалуйста!
Глянув на Самада, Микки навалился на стойку и вытер нос фартуком.
— Не валяйте дурака. У нас самообслуживание, джентльмены. Здесь вам, на фиг, не «Вальдорф».
— Я схожу. — Арчи вскочил с места.
— Как он? — передавая ему тарелки, тихо спросил Микки.
Арчи помрачнел.
— Не знаю. Снова насчет традиции беспокоится. Боится за сыновей. В наше время ребятам их возраста легко сбиться с пути. Даже не знаю, что ему сказать.
— Тут и говорить нечего. — Микки покачал головой. — Сам через это прошел. Глянь-ка на моего мелкого, Абдул-Джимми. Стырил какие-то чертовы эмблемки с «фольксвагенов», на следующей неделе пойдем в суд для малолетних. Я ему говорю: ты дурак или где? Смысл-то какой? Ну и угнал бы саму машину, если уж руки чешутся. Зачем тебе они? А он мне несет про каких-то чертовых «Бити Бойз» [51] и прочую хренотень. Ага, говорю, доберусь до них — головы поотрываю, можешь не сомневаться. Никакого уважения к традициям, никакой морали — беда.
51
Микки перевирает название молодежной рок-группы «Beastie Boys», которое можно перевести как «Звери» или «Твари». В устах Микки они превращаются в «Beetie Boys» — «Свеклы».