Белые зубы

Смит Зэди

Суббота была самым загруженным днем недели: одна волна посетителей сменяла другую. Люди заходили до театра и после него, шли после пабов и клубов; первые были любезны и общительны, вторые напевали модные мотивчики, третьи буянили, четвертые таращили глаза и сыпали оскорблениями. Театралов официанты любили: те вели себя тихо, давали хорошие чаевые и часто расспрашивали, откуда те или иные блюда, какие истории с ними связаны. Эти истории молоденькие официанты сочиняли на ходу (им не приходилось бывать восточнее собственных жилищ в Уайтчепеле, Смитфилде и на Собачьем острове), а пожилые с благоговением и гордостью записывали черной ручкой на обороте розовой салфетки.

Уже

несколько месяцев в Национальном театре давали «Держу на нее пари!» — позабытый было мюзикл пятидесятых годов, дело в котором происходит в тридцатые. Богатая девушка убегает из семьи и встречает бедного юношу, который направляется воевать в Испанию. Они влюбляются друг в друга. Даже Самад, не отличавшийся хорошим слухом, прочел столько старых программок и обслужил столько поющих столиков, что выучил наизусть многие фрагменты мюзикла; они отвлекали его от нудной работы (а сегодня позволяли хоть ненадолго забыться и не думать, успеет ли Арчи привезти Маджида к «Паласу» ровно в час ночи); вся кухня напевала их, ритмизуя работу: так было легче мельчить и мариновать, нарезать ломтиками и выжимать сок.

— Я ходила в шортах на крокодила, в бриллиантах — в Гранд-опера в Париже…

— Самад Миа, где у нас семечки горчицы раджа?

— Проводила лето на пляжах, а зиму — на горных лыжах…

— Горчичные семечки… Кажется, они у Мухаммеда.

— Сам Говард Хьюз угощал меня виноградом…

— Ничего подобного… Я их в глаза не видел.

— Но если нет любви, я ничему не рада…

— Извини, Шива, если у старика нет, тогда не знаю.

— Нет, если нет любви, я ничему не рада…

— А это что такое? — Шива подошел и извлек пакет с горчицей из-под правого локтя Самада. — Сэм, соберись. Ты сегодня в облаках витаешь.

— Прости… Голова забита всякой всячиной…

— Думаешь о своей подружке?

— Тише ты, Шива.

— Говорят, я избалована, капризна и всем приношу несчастье, —пропел Шива с индийско-трансатлантическим акцентом. — Вступает хор. Но подаренную любовь я бы встретила, как причастье.

Шива схватил аквамариновую вазочку и пропел в нее мощный финал.

— Ах, чтобы вернуть любимого, денег, увы, не надо…Слышь, Самад Миа, — сказал Шива, убежденный в том, что из-за своего запретного романа Самад перезаложил недвижимость, — верное наблюдение.

Несколько часов спустя в распашных дверях снова возник Ардашир, и пение оборвалось, уступая место второму приступу его краснобайства.

— Джентльмены, джентльмены! Довольно, хватит, прекратите. Обратите внимание: уже десять тридцать. Их взоры услаждены. Подступает голод. В антракте их ждали жалкий рожок мороженого да реки бомбейского джина, который, как всем нам известно, требует доброй порции карри. Вот тут-то, джентльмены, на сцене появляемся мы. В дальнем конце заладва столика на пятнадцать человек уже заняты. Скажите мне: что вы сделаете, если у вас попросят принести воды? Что ты сделаешь, Равинд?

Шестнадцатилетний Равинд, нервный племянник шеф-повара, был совсем зеленым новичком.

— Нужно им сказать…

— Нет, Равинд, а еще раньше, чем сказать, что нужно сделать?

Паренек закусил губу.

— Я не знаю, Ардашир.

— Покачать головой. —Ардашир покачал

головой. — Глядя на них так, будто ты чрезвычайно заботишься об их здоровье. — Тут он изобразил правильный взгляд. — А потом что ты скажешь?

— «Вода не спасает от жажды, сэр».

— Но что же от нее спасает, Равинд? Что поможет джентльмену справиться с полыхающим внутри огнем?

— Рис, Ардашир.

— Рис, и всё?

Равинд, загнанный в тупик, весь взопрел. Самаду, который сам натерпелся от Ардашира, эта экзекуция удовольствия не доставляла, и, наклонившись к влажноватому уху паренька, он зашептал правильный ответ.

Равинд благодарно просиял.

— Хлеб наан, Ардашир!

— Да, потому что он снимает остроту чили и, самое главное, потому что вода у нас бесплатная, а хлеб наан стоит фунт и двадцать шиллингов. Но, кузен… — Ардашир повернулся к Самаду и погрозил тощим пальцем, — так мальчик никогда не научится. Пусть в следующий раз отвечает сам. Для тебя тоже дело найдется: две дамы за двенадцатым столиком требуют метрдотеля, хотят, чтобы их непременно обслужил метрдотель, так что…

— Требуют меня? Но я хотел сегодня поработать на кухне. И потом, я им что, личный дворецкий? Не много ли чести? Это неправильно, кузен.

На Самада накатил панический ужас. Все его мысли были настолько поглощены тем, удастся ли в назначенный час ночи разбудить и вывести из дома только одного близнеца, что рискованно было браться за тарелки с горячими блюдами, чаши с обжигающим дхалом, [53] шампуры с жирными цыплятами едва из глиняной печи, — словом, подвергаться тем опасностям, которые поджидают однорукого официанта. Из головы не шли сыновья. Он двигался, будто в полусне. Давно обгрыз все ногти и уже подбирался к полупрозрачным лункам, кровоточащим полукружиям.

53

Блюдо из чечевицы.

Он говорил, слыша свой голос как бы со стороны:

— Ардашир, у меня уйма дел на кухне. Почему я должен…

— Потому что метрдотель — лучший из официантов, — последовал ответ, — а те дамы, разумеется, отблагодарили меня — точнее, нас — за оказанную честь. Пожалуйста, кузен, без пререканий. Двенадцатый столик, Самад Миа.

Перекинув через рабочую руку белоснежное полотенце и безголосо мямля слова театрального хита, взмокший Самад толкнул дверь в зал.

…Есть ли на свете что-то, чего мужчины не сделают из-за женщин?..

До столика номер двенадцать идти и идти. Пусть он стоит недалеко, всего в двадцати метрах, но сквозь густые запахи, громкоголосицу, оклики пробраться непросто; англичане кричат, англичане требуют; вот столик номер два, где наполнилась пепельница, и надо подойти, накрыть ее новой, обе бесшумно приподнять и с безупречной ловкостью вернуть на стол только верхнюю; столик четыре, которому принесли незаказанное неведомое блюдо; столик пять, желавший, невзирая на неудобства, объединиться со столиком шесть; седьмой столик требовал рис с глазуньей, и плевать, что это не китайское блюдо; столик восемь ходил ходуном и горланил: вина! пива! Приходилось продираться, как в джунглях, отвлекаясь на бесконечные нужды, просьбы, требования; Самад смотрел в эти розовые лица, и ему грезились джентльмены в тропических шлемах и с оружием на коленях, задравшие ноги на стол; дамы, прихлебывающие чай на верандах под дарующими прохладу опахалами из страусиных перьев в руках смуглых мальчиков.