Белые зубы
Шрифт:
Джойс Чалфен писала «Новую силу цветов» жарким летом 1976 года, глядя на свой разросшийся сад из окна маленькой комнатки в мансарде. Это было оригинальное начало странной книжки — скорее об отношениях, чем о цветах, — которая неплохо продавалась в конце семидесятых. Сейчас вы уже не обнаружите ее на прикроватных тумбочках, но в доме у человека того поколения она обязательно найдется на пыльных полках среди других старых знакомых: доктора Спока, Ширли Конран, потрепанного экземпляра «Уименз Пресс», где напечатана «Третья жизнь Грэндж Коупленд» Элис Уолкер. Популярность «Новой силы цветов» больше всех удивила саму Джойс. Книга была написана легко, всего за три месяца, во время которых она в основном сидела в мансарде, одетая в футболку и шорты, мучилась от жары, беспрерывно, почти автоматически, кормила грудью Джошуа и думала, легко набирая страницу за страницей, что это и естьжизнь, о которой она мечтала. Именно такое будущее она представила себе, заметив, как взгляд небольших умных глаз Маркуса остановился на ее сильных белых ногах, когда она семь лет назад проходила по двору его элитного колледжа в короткой юбке. Она была из тех людей, кто умел все понять с первого взгляда, сразу, еще в то мгновение, когда будущий супруг только открывает рот, чтобы произнести робкое «привет».
Действительно удачный брак. Тем летом 1976-го —
Маркус тоже писал книгу летом 1976-го. Не столько книгу (как считала Джойс), сколько исследование. Оно называлось: «Химерная мышь: практическая оценка и исследование результатов работы Бринстера (1974) об эмбриональном слиянии штаммов мыши на восьмиклеточной стадии развития». Хотя Джойс и изучала биологию в колледже, она не осмеливалась трогать огромный труд Маркуса, который страница за страницей рос у его ног, как земля, выброшенная из кротовой норы. Джойс знала свое место. У нее не было большого желания читать книги Маркуса. Ей было достаточно знать, что он их пишет. Ей хватало того, что человек, за которого она вышла замуж, пишет книги. Ее муж не просто зарабатывает деньги, не просто изготавливает что-то или продает то, что сделали другие, он творитновых существ. Он подошел к пределам воображения своего Бога и делает то, чего Яхве даже представить себе не мог: мышей с генами кроликов, мышей с перепончатыми лапками (по крайней мере, Джойс так это представляла; впрочем, она никогда не спрашивала), мышей, которые год от года все больше становились такими, какими их хотел видеть Маркус. Сначала это было скрещивание наугад, потом химерное слияние эмбрионов, потом быстрое развитие, которое лежало за пределами понимания Джойс и к которому шел Маркус — микроинъекции ДНК, трансгенез посредством ретровирусов (за который он чуть не получил Нобелевскую премию в 1987 году), обмен генами при участии стволовых клеток — все то, над чем бился Маркус, все эти методы регуляции нарушений в работе генов, способы внести в генетический код зародыша определенные указания, так, чтобы они проявились в физических характеристиках. Маркус создавал мышей, у которых организм работал так, как он велел. И все это в гуманистических целях: найти лекарство от рака, церебрального паралича, болезни Паркинсона — с вечной верой в потенциальное совершенство мира, в возможность сделать его более разумным, более логичным (Маркус считал, что болезнь — это логический сбой в работе генов, точно так же как капитализм — не более чем логический сбой в функционировании организма общества), более эффективным, более чалфенским.Он презирал фанатичных борцов за права животных — этих невыносимых людей, которых Джойс пришлось отгонять шваброй, когда слухи о том, что Маркус делает с мышами, дошли до некоторых экстремистов. Он презирал и хиппи, и «зеленых», и всех остальных, неспособных понять элементарную вещь — что научный и общественный прогресс едины. Отличительная черта Чалфенов, переходящая из поколения в поколение, — хроническая неспособность выносить дураков. Если вы возьметесь спорить с Чалфеном, приметесь отстаивать точку зрения тех странных французов, которые считают, что истина существует только как языковое понятие, или станете уверять его, что история меняется в зависимости от толкования, что наука метафорична, этот Чалфен спокойно вас выслушает, после чего безнадежно махнет рукой, решив, что такой пустозвон не заслуживает ответа. Для любого Чалфена истина — это истина. А гений — это гений. Маркус создает новых существ.А Джойс, его жена, добросовестно создает маленьких Маркусов.
Пятнадцать лет спустя Джойс все еще была уверена, что нет брака счастливее, чем их брак. За Джошуа последовали еще трое: Бенджамин (теперь ему было четырнадцать), Джек (двенадцать) и Оскар (шесть), живой, кудрявый мальчик, — все умненькие и забавные. В восьмидесятые, когда многие стали жить хуже, а некоторые лучше, Маркус получил пост заведующего кафедрой, а Джойс написала «Жизнь комнатных растений» (1984), так что они обзавелись дополнительной ванной и зимним садом. Они могли позволить себе дорогой сыр, хорошее вино и зимы во Флоренции. Теперь готовились выйти в свет еще две книги: «Тайные страсти вьющейся розы» и «Трансгенез у мышей: исследование непременных ограничений микроинъекций ДНК (Гордон и Радел, 1981) в сравнении с трансгенезом посредством эмбриональных стволовых клеток (ЭСК) (Госслер и др., 1986)». Кроме того, Маркус работал над научно-популярной книгой в соавторстве с одним писателем — это было против его убеждений, но зато должно было обеспечить учебу в университете по крайней мере двум старшим детям. Джошуа был математической гордостью школы, Бенджамин хотел стать генетиком, как и отец, Джек увлекался психиатрией, а Оскар мог в пять ходов поставить отцу мат. И это несмотря на то, что Чалфены отправили детей в «Гленард Оук». Сделано это было по принципиальным соображениям, как вызов другим людям их положения — нервным либералам, которые с виноватым видом пожимали плечами и высказывались за платное образование. И дети выросли не какими-нибудь тепличными растениями, а умными и счастливыми. Поскольку все Чалфены презирали спорт, то после школы дети пять раз в неделю ходили на индивидуальные сеансы психотерапии к старомодной фрейдистке по имени Марджори, которую по выходным раздельно посещали Джойс и Маркус. Любому не-Чалфену это покажется чересчур экстравагантным, но Маркус вырос в атмосфере глубокой веры в психотерапию (семейная психотерапия давно вытеснила иудаизм), и результат был налицо. Любой Чалфен гордился своим психическим здоровьем и уравновешенностью. Эдипов комплекс проявился у всех детей рано, и как положено, они обнаруживали стойкую
У Чалфенов не было друзей. Общались они в основном с членами большой семьи Чалфенов (те самые хорошие гены, о которых так часто говорили: два ученых, математик, три психиатра и двоюродный брат — молодой лейборист). Иногда по праздникам и ради соблюдения приличий Чалфены навещали забытых родственников Джойс — род Конноров. Они были из тех, кто пишет письма в «Дейли мейл», и даже сейчас не могли скрыть свое негодование по поводу того, что Джойс вышла замуж за еврея. Но самое главное — Чалфенам не нужен никто другой. О себе они говорят, употребляя образованные от фамилии существительные, прилагательные и даже глаголы: Это по-чалфенски. Он вышел из трудной ситуации, проявив подлинный чалфенизм. Он снова чалфенит. В этом вопросе надо быть чалфенистичнее.Джойс была уверена, что нет семьи счастливее, нет более чалфенской семьи.
И все же, и все же… Джойс грустила по тем золотым временам, когда в семье Чалфенов не могли без нее обойтись. Тогда и есть-то без нее не могли. Не могли одеться без ее помощи. А теперь даже Оскар может что-нибудь себе приготовить. Иногда ей казалось, что нечего улучшать, не о чем заботиться; недавно она подрез aла у вьющейся розы сухие ветки и поймала себя на мысли о том, что ей хочется найти в Джошуа какой-нибудь изъян, требующий внимания, найти скрытую душевную травму у Джека или Бенджамина, какое-нибудь отклонение у Оскара. Но все они были совершенны. Иногда, во время семейного ужина, когда Чалфены собирались за столом и отщипывали кусочки от курицы, пока не оставались одни кости, жевали молча, только изредка прося передать соль или перец, — тогда скука становилась осязаема.Век подходил к концу, и Чалфенам было скучно. Как будто клонированные, они сидели над мясом и овощами, как размноженное совершенство — чалфенизм и его принципы бесконечно отражали друг друга: Оскар — Джойс, Джойс — Джошуа, Джошуа — Маркус, Маркус — Бенджамин, Бенджамин — Джек ad nauseam. [78] И они были все той же образцовой семьей. Но теперь, когда они порвали со всеми знакомыми их круга — окончившими престижные университеты, судьями, продюсерами, рекламистами, юристами, актерами и другими людьми презираемых (с точки зрения Чалфенов) профессий, — теперь некому было восхищаться Чалфенами. Их удивительной логичностью, их добротой, их умом. Они были как пассажиры «Мейфлауэр», безумными глазами высматривавшие берег и не находившие его. Пилигримы и пророки, не находящие Новой земли. Им было скучно, и Джойс больше всех.
78
До отвращения (лат.).
Пытаясь чем-то заполнить часы одиночества (когда Маркус в колледже), Джойс тоскливо просматривала журналы, которые они выписывали («Нью марксизм», «Ливинг марксизм», «Нью сайентист», «Вестник ОКСФАМ», [79] «Страны третьего мира», «Анархистс джорнал»), и всей душой стремилась к лысым румынским детям и миленьким эфиопчикам с распухшими животами. Да, она понимала, что это ужасно, и все же… Дети со слезами на глазах взывали к ней с глянцевых страниц. Она нужнаим. И ей необходимо быть кому-то нужной. Она сама это знала. Например, она терпеть не могла,когда ее дети, один за другим, отказывались от грудного молока, которое раньше любили. Она растягивала кормление на два-три года, а с Джошуа — даже на четыре. Молока всегда было вдоволь, а вот желание его пить у детей пропадало. Она жила, с ужасом ожидая того неизбежного момента, когда они переходили на твердую пищу, когда любовь к молоку сменялась любовью к черносмородиновому соку. И вот, перестав кормить грудью Оскара, она занялась садоводством — там она была нужна маленьким и слабым созданиям.
79
ОКСФАМ — Оксфордский комитет помощи голодающим.
А потом в один прекрасный день в ее жизнь неохотно вошли Миллат Икбал и Айри Джонс. В это время она была в саду — со слезами на глазах рассматривала дельфиниум «Найт Гартер» (кобальтовый гелиотроп с черной серединкой — как дыра от пули в небе), изуродованный трипсом — гадким паразитом, который уже сожрал ее бокконию. Позвонили в дверь. Джойс, склонив голову, прислушалась к мягкому шороху тапочек Маркуса, спускавшегося из своего кабинета по лестнице, и, убедившись, что он откроет, вернулась к растениям. Вскинув бровь, она рассматривала цветки дельфиниума — похожие на ротики двойные цветочки, расположенные по всей длине восьмифутового стебля. «Трипс», — сказала она сама себе, видя, что каждый второй цветок поели насекомые. «Трипс», — удовлетворенно повторила она. Значит, о растении надо будет позаботиться, а еще это может стать поводом для написания новой главы или даже целой книги. Трипс. Джойс о нем кое-что знала.
Трипс —общее название целого класса крошечных насекомых, которые питаются разнообразными растениями. Чаще всего заводятся в тепле на комнатных или экзотических растениях. Большинство взрослых особей не более 1,5 мм (0,06 дюйма). Некоторые бескрылые, а у других — две пары коротких крыльев, по краю покрытых ворсинками. И у личинок, и у взрослых особей мощные жвала. Трипс опыляет некоторые растения, а также ест некоторых паразитов, но, несмотря на это, они — проклятие любого современного садовода. Их считают вредителями и выводят с помощью инсектицидов, например «Линдекса». Научная классификация:трипс относится к отряду тизаноптерий.
Да, трипс — неплохое насекомое: это добрые плодовитые создания, помогающие растению. Трипе хотят как лучше, но заходят слишком далеко: не просто съедают других вредителей, не просто опыляют цветы, но и начинают жрать само растение. Если не принять меры, трипс будет переходить с одного поколения дельфиниума на другое. Что же можно сделать, если (как в этот раз) «Линдекс» не помог? Остается только безжалостно обр езать растение и начать все сначала. Джойс глубоко вздохнула. Она так и сделает ради дельфиниума. Без нее дельфиниум зачахнет. Джойс вытащила из кармана фартука большой секатор с ярко-оранжевыми ручками, и синий цветочек с раскрытым ротиком оказался между стальными пластинами. Жестокая любовь.