Белые зубы
Шрифт:
— Понятно, Джошуа, — сказал директор и высыпал табак обратно в коробку. — Думаю, теперь все ясно. Даже я понял, что там не будет восьмушки. Но меня очень беспокоит, что ты соврал. Придется выбрать время и поговорить об этом.
— Хорошо, сэр.
— И кстати, недавно я говорил с вашими родителями, и мы пришли к выводу, что наша политика должна не столько пользоваться карательными мерами, сколько вести к плодотворному сотрудничеству, а потому они предложили двухмесячный курс.
— Какой еще курс?
— Каждый вторник и четверг Миллат и Айри должны будут приходить домой к Джошуа и в течение двух часов заниматься математикой и биологией. У него нет проблем с этими предметами, а у вас есть.
— Шутите? — фыркнула Айри.
— Нет, не шучу.Мне это предложение показалось интересным. Джошуа подтянет вас по этим предметам, вы пообщаетесь с хорошей семьей и, кроме того, перестанете болтаться по улицам. Я уже обсудил все с вашими родителями, и им этот проекттоже понравился. Плюс ко всему отец Джошуа — известный ученый, а мать — замечательный садовод. Так что я уверен: вы многому научитесь. У вас обоих большой потенциал. Но мне кажется, есть нечто, существенно его
Каждый ученик «Гленард Оук» знал, что сэр Эдмунд Флекер Гленард (1842–1907) основал ее с мыслью о взаимопомощи и остался в памяти школы как ее викторианский покровитель. Официальная версия гласила, что Гленард вложил деньги в дело улучшения условий жизни малоимущих слоев населения. Брошюры Объединенного комитета учителей и родителей описывали это заведение скорее не как работный дом, а как «пристанище, место работы и образования» для группы англичан и жителей Карибского бассейна. Брошюры говорили об основателе «Гленард Оук» как о филантропе, развернувшем свою деятельность в сфере образования. Но ведь те же брошюры уверяли, что «оставление после уроков» лучше называть «внеклассной воспитательной работой».
Тщательное исследование архивов местной библиотеки показало бы, что сэр Эдмунд Флекер Гленард был колонизатором, удачно разбогатевшим на разведении табака на Ямайке или, точнее, на управлении огромными табачными плантациями. Спустя двадцать лет, когда сэр Эдмунд накопил денег уже больше, чем нужно, он сел в огромное кожаное кресло и подумал, а не может ли он сделать еще что-нибудь. Что-нибудь, что позволит ему провести старость в окружении любви и уважения. Что-нибудь для людей. Для тех, кого он видит из окна. Для тех, кто работает на его полях.
Несколько месяцев сэр Эдмунд не мог придумать, что бы такое сделать. Но однажды воскресным днем, когда он лениво прогуливался по Кингстону, до его ушей долетели знакомые звуки. Звуки песнопения. Хлопки. Плач и стенания. Гул, страсть и исступление выплывали из каждой церкви и текли в густом ямайском воздухе, как будто исходя от невидимого хора. Вот оно,подумал сэр Эдмунд. В отличие от многих своих благородных соотечественников, называвших такое пение кошачьим концертом и считавших его варварством, сэр Эдмунд всегда любил в ямайских христианах их религиозное рвение. Ему нравилась мысль о радостной церкви, где можно чихнуть, или закашляться, или не вовремя пошевелиться и при этом священник не посмотрит на тебя с укоризной. Сэр Эдмунд был уверен, что Бог, при его-то мудрости, не мог задумать церковь, как мрачное место, где любой чувствует себя неловко, например как в Танбридж-Уэлс. Скорее всего, он хотел, чтобы было весело, чтобы там пели и плясали, топали ногами и хлопали в ладоши. И ямайские туземцы это понимали. Правда, иногда казалось, что они понимали только это. Он остановился перед самой оживленной церковью и задумался об удивительном различии между отношением ямайцев к Богу и своим отношением к работодателю. Он не впервые размышлял об этом. Как раз недавно, когда он сидел в своем кабинете и бился над задачей, которую сам себе поставил, пришли надсмотрщики и сообщили о трех забастовках, о том, что многие ямайцы спят или принимают наркотики в рабочее время, и о том, что все женщины (в том числе обе Боуден) жалуются на низкую зарплату и отказываются работать. Вот в этом-то все и дело. В любое время дня и ночи можно заставить ямайцев молиться, они всегда готовы прийти в церковь по любому религиозному поводу (даже самому сомнительному), но стоит надсмотрщику хоть на минуту отвлечься, как вся работа на табачной плантации прекращается. Как только они оказывались в церкви, их переполняла энергия, они выли и скакали, как сумасшедшие, но во время работы становились вялыми и безынициативными. Это приводило его в такое недоумение, что несколько лет назад он даже написал об этом письмо в «Глинер», вызывая желающих на переписку, но не получил удовлетворительного ответа. Чем больше Эдмунд размышлял над этим, тем яснее ему становилось, что в Англии дело обстоит ровно наоборот. Способность ямайцев верить и их неспособность работать и учиться восхищали. И напротив: можно было восхищаться способностью англичан работать и учиться и их неспособностью верить. И теперь сэр Эдмунд, уже собравшийся идти домой, понял, что он должен полностью изменить такое положение вещей! Сэр Эдмунд, человек довольно тучный (казалось, что внутри него может быть спрятан еще один человек), всю дорогу домой практически бежал вприпрыжку.
На следующий же день он написал в «Таймс» пламенное письмо, в котором объявил, что передает сорок тысяч фунтов группе миссионеров. Эти деньги следовало использовать на постройку большого здания в Лондоне, где ямайцы будут работать вместе с англичанами — паковать сигареты сэра Эдмунда, — а по вечерам англичане станут их обучать. Кроме основного здания фабрики полагалось построить еще и часовенку, чтобы по воскресеньям, как задумал сэр Эдмунд, ямайцы вели англичан в церковь и показывали им, какой должна быть настоящая вера.
Фабрику построили, и наскоро пообещав золотые горы, сэр Эдмунд отправил триста ямайцев в Северный Лондон. Через две недели с другого конца света ямайцы телеграфировали Гленарду о своем благополучном прибытии, а в ответ получили предложение выгравировать на доске с названием фабрики, уже носящей имя сэра Эдмунда Гленарда, девиз: Laborare est Orare. Первое время все шло хорошо. Ямайцы надеялись на Англию. Они старались не думать о холоде и согревались мыслью о внезапной горячей заботе сэра Эдмунда об их счастье. Но с каким бы энтузиазмом он ни брался за дело, его никогда не хватало надолго. Его короткая память была вся в дырах, из которых моментально вываливались любые увлечения, так что скоро вера ямайцев, в бесконечном круговороте его интересов, сменилась воинским пылом индусов, несговорчивостью английских старых дев, влиянием жары на сексуальные пристрастия
— У нас есть выбор? — спросила Айри.
— Вы были со мной откровенны, — сказал директор, кусая бескровные губы, — так что я тоже буду с вами откровенен…
— Значит, у нас нет выбора.
— Честно говоря, нет. Либо мое предложение, либо два месяца внеклассной воспитательной работы. Мне кажется, мы должны пойти на уступки, Айри. Если не можешь угодить всем, попытайся угодить хотя бы некоторым…
— Здорово.
— Родители Джошуа очень интересные люди, Айри. Я уверен, что общение с ними пойдет вам на пользу. Правда ведь, Джошуа?
Джошуа просиял:
— Да, сэр. Конечно. Я тоже в этом уверен.
— А главное, наш экспериментальный проект будет пробным камнем в организации такого рода программ, — размышлял вслух директор. — Поощрять общение между проблемными детьми и учениками, которые могут им что-то дать. Получится своеобразный обмен. Ведь те могут, в свою очередь, научить этих играть в футбол, баскетбол и другие спортивные игры. Можно выбить дополнительное финансирование —при этих волшебных словах глубоко посаженные глаза директора скрылись под трепещущими веками.
— Ну вы даете! — Миллат удивленно покачал головой. — Мне нужно покурить.
— На двоих! — сказала Айри, выходя за ним.
— До вторника! — крикнул им вслед Джошуа.
Глава 12
Зубастые птицы
Мне кажется, что сексуальную и культурную революцию двух последних десятилетий можно сравнить (если только это не слишком искусственное сравнение) с революцией, произошедшей в наших садиках, на наших просевших клумбах. Если раньше мы довольствовались двулетниками — слабыми растениями, цветущими бледными цветочками два раза в год (если повезет), то теперь мы хотим разнообразия и яркости, мы требуем, чтобы наш сад наполняли экзотические растения, покрытые цветами 365 дней в году. Если раньше садоводы уповали на самоопыляющиеся растения, у которых пыльца перелетает с тычинок цветка на его же пестик (автогамия), то теперь мы требуем большей изощренности, теперь мы поем дифирамбы перекрестному опылению, при котором пыльца переносится с одного цветка данного растения на другой цветок этого же растения (гейтоногамия) или даже на цветок другого растения того же вида (ксеногамия). Птицы, пчелы, искусственное опыление — все в нашу пользу. Да, самоопыление — это самый простой и надежный способ опыления, особенно для тех растений, которые размножаются многократным воспроизведением одной родительской особи. Но зато в таком случае вся популяция оказывается под угрозой вымирания, если возникает какой-то неблагоприятный фактор. Важно понять, что в жизни растений, так же как в общественной и политической жизни, должны происходить постоянные изменения. Наши родители и их петунии дорого заплатили за этот урок. Под безжалостным сапогом Истории гибнет целое поколение и его однолетники.
Перекрестное же опыление дает большее генетическое разнообразие, и следовательно, особи, полученные путем перекрестного опыления, лучше приспосабливаются к переменам. Кроме того, говорят, что в результате перекрестного опыления образуется больше семян более высокого качества. Судя по моему сыну (продукт перекрестного опыления между садоводом-феминисткой, в прошлом католичкой, и ученым-евреем!), это утверждение совершенно верно. Сестры! Поймите: если мы хотим ближайшие десять лет украшать цветами свои прически, надо, чтобы хорошие, крепкие цветы были всегда под рукой, а это может устроить только по-настоящему заботливый садовник. Если мы хотим, чтобы нашим детям было где играть, а нашим мужьям было где сесть и подумать, мы должны вырастить сады, наполненные разнообразными и прекрасными растениями. Мать природа богата и щедра, но иногда ей стоит немного помочь!