Белый Андрей. Собрание стихотворенй. 1914
Шрифт:
– Вы, Митенька, пьяны.
– Нет, знаете, - дело не в этом, а в том, что мне очень, - вы знаете.
Тут он качнулся, схватившись за кресло.
– Ну да: говорили вы это уже.
– Нет, Лизаша, - послушайте: я - ничего не сказал: я пришел говорить: и вы знаете сами, что я ничего не сказал.
– Что такое?
– Подделал, Лизаша!
Она посмотрела вполне изумленно:
– Подделали! Вы? Что такое подделали?
Руку взяла и погладила:
– Подпись отца я подделал.
– Да нет!
И Лизаша погладила
– Несчастненький.
Он за нее ухватился: она - отстранялась.
– Нет, - тише... Вы, бог знает... Пьяны...
Лицом подурнела: и - дернулась, видя, что Митя идет на нее: отступала к портьере.
– Нельзя!..
Он схватился рукою: рвалась; не пускал.
– Ах, жалким вы жалкехонек, Митенька.
И унырнула за складки портьеры, оставивши ручку свою в его цепких ладонях; он к ручке припал головой, покрывая ее поцелуями; ручка рвалась - за портьеру:
– Пустите же, - раздавался обиженный голосок, как звоночек, за складкой портьеры.
И тут же на голос пошел быстрый шаг.
Ручка выдернулася.
Между складок портьеры наткнулся на... крепкий кулак, его больно отбросивший: тут растопыривши пальцы, скользнул: и - откинулся: складки портьеры разрезались; ясно блеснули - манжетка, рубин и линейка: линейка рассвистнула воздух, врезаяся гранью в два пальца.
И пальцы - куснуло расшлепнутым звуком: они - окровавились.
Точно раздельные злые хлопочки отчетливо так раздалось за портьерой:
– Ха-ха!
Перекошенною гримасой оттуда просунулася седорогая голова и две иссиня черные бакенбарды.
Тут Митенька бросился в бегство: за звуком шагов раздавалась пришлепка.
Сразбегу наткнулся на лысого господинчика он.
...............
Господин Безицов разлетелся к порогу гостиной.
Там встретил его фон-Мандро, оборудовав рот белой блеснью зубов, и втыкаясь глазами бобрового цвета; сжал руку, затянутый позою, найденной в зеркале.
...............
Ацетиленовый свет, ртутно-синий; и там - розовенье: реклама играла: фонарные светы казались зелеными: окна вторых этажей утухали; а выше, в багровую тьму уходя, ослабели карнизов едва постижимые линии; шлепало снегом холодным в ресницы: бессмыслилось, рожилось, перебегало дорогу; отбитые пальцы горели; душа изошла красноедами; щеки пылали; и ухали пульсы.
Бежал, заметаемый снегом, сметаемый вихрем: все пырскало - крыши, заборы, углы: порошицей, блистающей ясенью: крылья снегов зализали круги фонарей; и все - взрезывало; перебегали дорогу: шли - по-двое, по-трое: шли - в одиночку; шли слева и справа - туда, где разъяла себя расслепительность; шли перекутанные мехами мужчины; шла барышня в беличьей кофточке; дама, поднявшая юбку, с "дессу" бледно кремовым, - выбежала из блеска; за нею с серебряным кантом военный, в шинели и в - розовордяных рейтузах.
Там шуба из куньего, чернобелого меха садилась в авто - точно в злого, рычащего
Побежал мужичок.
– Эка студь!
И морозец гулял по носам лилодером.
...............
Лизаша была у себя: ей представился Митя; его стало жалко: того, что случилось в гостиной, она не видала: видала мадам Вулеву.
От мадам Вулеву же ничто не могло укрываться.
18.
Форсисто стоял Битербарм; ферлакурничал перед мадам Эвихкайтен: форсисто вилял, и локтями, и задом:
"Энтведер" - не "одер".
Мадам Эвихкайтен плескалася в сером в тени тонконогой козеточки, приподымавшей зеленое ложе, как юбочку нежная барышня: в книксене:
– Великолепно: "энтведер" не "одер"...
Энтведер, затянутый в новенький, синезеленый мундир ( 1000 с белым кантом), - вмешался:
– На этот раз вы, Битербарм, оплошали: ведь предки мои проживали на Одере.
Вот ведь судьба.
Битербарм - поле прыщиков: зубы и десны: и - что еще? Род же занятия спорт: но не теннис, - футбол: про себя говорил он: - Я - истый гипполог.
– Послушайте, - вдруг обратился он к Зайну, - скандал с Кувердяевым? Правда, что в классе ему закатили пощечину?
Зайн, тонконогий воспитанник частной гимназии Креймана, очень витлявенький щеголь, с перетонченным лицом, отозвался.
– Ну да, - что-то вышло!
– Как что?
– удивился Энтведер.
– Вполне оплеуха.
– В чем дело?
– История грязная!
Зайн отошел; уже с Вассочкой Пузиковой разводил фигли-мигли; ведь все говорили, что он - содержанец.
А бог его ведает!
– Ну что, мадемуазель Бобинетт?
Почему-то здесь, в доме Мандро, называли все Вассочку - так. Приходили все новые гости.
Лизаша в атласно-сиреневом платье, отделанном кружевом, с грудкой открытою, вся голорукая, дергала голеньким плечиком; мило шутила с гостями; ее развлекал разговором Аркадий Иванович Переперзенко, сын коммерсанта, художник, писавший этюд "Золотистую осень разлук", член кружка "Дмагага" (почему "Дмагага"?); член кружка "Берендеев", искусный весьма исполнитель романсов Вертинского, друг Балтрушайтиса, "Сандро" (опять-таки - "Сандро" при чем?); он себя называл Ботичелли Иванычем: ну - и его называли они Ботичелли Иванычем; был он пробритый, дородный: в очках; носил длинные волосы; шелковый шарфик, повязанный пышно, носил.
Они окружили мадам Эвихкайтен; над ними из лепленной, потолочной гирлянды, сбежавшейся кругом, спускался зеленый, китайский фонарик; мадам Эвихкайтен, склонясь на козеточку, скромно оправила пену из кружева; всхлипывал веер мадам Эвихкайтен; и к ней Безицов ревновал.
Эдуард Эдуардович, очень стараясь гостей улюбезить, брал под руку то Безицова, а то Мердицевича, - вел в уголочек, к накрытому столику с ясным ликером, сластями, вареньями; и пригласительным жестом руки им указывал: