Белый барнаульский блюз. Петров и Сидоров идут к Иванову
Шрифт:
*Блюз (англ. blues от blue devils «уныние, хандра») своеобразная форма песен, исполненная глубоко горестного состояния духа, одиночества, тоски по утраченному счастью с широким использованием импровизаций при исполнении.
***
На сцене театра выстроился городской хор. Женщины были одеты в красные платья с вышитыми золотой гладью колосьями пшеницы. Мужчины были в синих шароварах и белых косоворотках.
Музыкантов
Как ни уговаривала его министр культуры, как ни ругала директор дома культуры «Сибирь», дирижер остался во фраке.
На сцену в длинном черном платье с глухим белым воротничком, как у монашки, семенящей походкой танцовщицы из народного ансамбля «Жарки», выкатилась объявляльщица. Она послала свой томный и торжественный голос на дальний ряд.
– Песня…
Хор вздохнул и запел:
– Вместо тепла – зелень стекла…
Губернатор в седьмом ряду косо глянул на приехавшего вчера представителя АП. Концерт катился по сценарию. Выходили ложкари из районного дома ветеранов. Дети танцевали маленьких лебедей. Артисты театра читали стихи о родном крае. Парни из клуба «Горец» сплясали танец с саблями, искры от ударов клинками, долетали до второго ряда, иностранной делегации королевства Сиам, заблаговременно выдали защитные очки.
Ближе к финалу становилось теплее и радостнее. Девчонки из ансамбля «Шалтай» крутили фуэте, стринги глубоко врезались им между ягодицами. Это придумал режиссер Астафьев, все знали, что его скоро снова уволят, но пусть самовыражается.
Губернатор был краток, сказал:
– Всем доброго вечера, – поклонился и вышел.
Молодые люди в форме гвардейцев Крымской войны 1854 года вынесли на сцену корзины с цветами.
Объявляльщица опять выплыла на сцену и величественно произнесла:
– Антракт.
Молодежь младше двадцати одного года потянулась в гардероб. На второе отделение был наложен возрастной ценз. В буфете девушки в коротких топиках выносили шампанское, а парни в балетном трико предлагали водку в граненых стаканах. Фойе зашумело, послышалось:
– Педерасты, – это известный тур-менеджер резал правду. По заказу администрации он привез на концерт двух афроамериканских джазменов и блюзменов из Тель-Авива.
После третьего звонка публика потянулась в зал. Там царила атмосфера взволнованного ожидания. Погас свет. На сцену хлынули девушки из ансамбля современного танца в нарядных платьях с откровенными вырезами. Две толстые руководительницы шикали на них из-за кулис.
– Держи спину, тяни носок, сиськи вперед.
Девчонки изгибали спины, поднимали ноги, катались по полу. Зал лениво хлопал.
Потом вышла Бузова, недавно расстрелянная комитетом по нравственности в овраге недалеко от Тамбова. Все понимали, что это была ненастоящая Бузова, а ее концертный клон.
По рядам прошли стюардессы местных авиалиний с корзинами китайских помидоров. Бузова заголосила и все обернулись на губернатора, по не писаному закону первый бросок был за ним. Губернатор вежливо передал свое право представителю АП. Тот бросил, не целясь, и попал
После Бузовой выступали блюзмены. Всем подавали виски. Блюз зашел. Публика расслабилась, дамы выскочили танцевать между рядами. Мужчины сгруппировались и все громче стали слышны тосты:
– За вас!
– За нас!
После блюза на сцену, вместо заслуженной объявляльщицы второго отделения Веры, вышел сам Колбышев и сказал:
– Everyone dances!
Афроамериканские джазмены дали жару. Чтобы отвлечь чиновников и крупных бизнесменов, в зал запустили студенток хореографического факультета института культуры в прозрачных пачках. Ропот одобрения прокатился по залу.
На экране появилась трансляция эротической мелодрамы снятой по рассказам местных писателей и произведенной комитетом «Спасения кино».
За сценой правила жестокая дисциплина. В кулисах стояла министр культуры, скрестив руки на груди. Она качала головой и всё исполнялось как по команде армейского сержанта.
Доктор Строганов был доволен, концерт удался. Хорошо, что он убрал монолог в исполнении Народного артиста, не тот был темпо-ритм.
Андрон с друзьями бухал в оркестровой яме. Недалеко от них стайками кружились журналистки. Их выгнали из зала. Единственное, что им оставалось, это спрашивать у иностранных артистов о впечатлениях:
– Как вам понравился наш город? – интересовалась у еврейского блюзмена журналистка по прозвищу «Кочка». Он ответил ей на русском языке с петербургской чистотой:
– Хотите виски? – и увлек даму в гримерку.
Кордоны бабушек администраторов не справлялись с публикой, шатающейся по театру. Один из важных гостей, приняв от молодца стакан водки, закурил в буфете. Директор театра в панике обратилась к вахтеру, но личная охрана зрителя предъявила театральному сторожу такие аргументы, что он по своей культурности, приобретенной за долгие годы в храме Мельпомены, не стал их озвучивать директрисе.
В дальнем углу фойе второго этажа на мягком диване притаился Вася Иванов. Он охранял выставку картин местных живописцев. Его должны были вывести в антракте, но что-то пошло не так. Вася прилег на диване, вытянул ноги и слушал гул зала. Когда играла музыка, он заглядывал на балкон, но снайперы гоняли его отборным матом.
Иванов сложил всю работу за витрину с «Золотой маской», полученной за проклятый спектакль «Войцек», и спустился на первый этаж. Он открыл массивную металлическую дверь и попал за кулисы. Первый человек, на кого он наткнулся, была Екатерина Алексеевна.
Вася смотрел, как она горделиво стоит на страже культуры. Ее тонкий стан на просвет софитов выглядел, словно точеное веретено. Ее волосы легкой волной спадали до талии, а бедра раскачивались в такт музыки. Иванов замер и попятился в тень декорации.
Если предположить, что он смотрел на нее как художник, то ничего предосудительного в этом не было, но, к своему стыду, Вася понял, что смотрит на министра не как художник.
– Боже, – прошептал Вася. Он женат, любит жену, она красивая, стройная, удобная, милая, нежная. Он не имеет права смотреть на других.