Белый Бурхан
Шрифт:
— На эти деньги ты ничего не построишь.
— Всякое подаяние свято, лама. И я знаю дацаны, которые были построены на подаяния…
Уверовав в свою победу в споре, монах поднял глаза и поспешно убрал руку с шапкой-лодкой: приверженцы гелукпы [38] недолюбливали монахов и отшельников, а те побаивались их не меньше, чем черношапочников Бонпо [39] тот, кто носил красную шапку, всегда был мудрец или книгочей! А каждому ли по силам тягаться с мудрецом?
38
Гелугпа (букв. «секта добродетели»), или «шасэр»-«желтая
39
Бон, Бонпо — добуддийская религия тибетцев, практически неизученная. В основе ее лежали развитые анимистические представления, вера в существование множества духов-хозяев, от которых зависят люди. Жрецы Бонпо, подобно шаманам, были якобы наделены особой силой, способной воздействовать на людей и духов. Б. вообще во многих своих чертах близка сибирскому шаманизму. С проникновением буддизма в Тибет, Б. многое из него заимствует: появляются бонские монастыри, фигуры, аналогичные Будде Шакьямуни, Майтрейе («антибудда») и т. д. Хотя бонской религии удалось выжить (она кое в чем даже оказала «обратное влияние» на ламаизм), в религиозной и, особенно, политической жизни Тибета она была малозаметна, развиваясь на окраинах страны и отчасти в сопредельных княжествах (Непал, Сикким, Бутан). В своей трактовке Б. и его адептов, Г. Андреев полностью придерживается концепции, высказанной в научно-фантастических произведениях Е. Парнова («Проснись в Фамагусте» и др.).
— Какой геше-ларива осмелился писать такую танку? — угрожающе спросил Бабый. — Разве тебя не учили, что искажение святыни является надругательством над ней, святотатством?!
— Я сам тот геше-ларива, лама! — застонал монах. — Мои краски искренни и прочны, составлены, как подобает, наложены на холст тайно и с молитвой, но я — бездарен! — Он обескураженно развел руками. — А настоящий геше-ларива берет за каждую танку золотом! Великий живописец Дзанабазар умер давно, а его ученики и не подумают помочь мне… Да и сами посудите, лама, какой убыток Майтрейе и другим богам, если на моих танках они выходят немного кривобоки и разноглазы? Разве от такого пустяка их величие и слава потерпят ущерб? Ущерб понесет только моя карма!
А он — плут! — весело подумал Бабый. — Чем он еще торгует, что из святынь еще упрятано в его грязный мешок? Поддельные сутры, ложные дэвтэры, святой помет грифонов и символы дхармы на самых неподобающих предметах? У такого все может быть!
— Тебя спасает от кары только твоя святая цель. Когда обойдешь всех, возвратишься ко мне. Надо поговорить…
— О, добрый лама! Если вы дадите мне нарсанг…
— У меня нет этой монеты.
Монах поклонился и протянул свою лодку соседу Бабыя. Тот подумал, вынул горсть медных монет, долго перебирал их. Сначала хотел бросить полновесный шо, но нашел монету покрупнее, а достоинством всего в четверть шо. Бабый нахмурился: не верят люди этому плуту, собирающему деньги на новый монастырь!
Кто-то из толпящихся вокруг Бабыя захотел-таки купить танку монаха дешево и свято. Тот приосанился, начал торговаться, шепча еще тише, чем когда расхваливал свою плохую работу, — восторг и важность душили его… Наконец сторговался. Новый владелец танки-лохматый и самодовольный караванщик — закутал ее в белую холстину, презрительно и даже брезгливо бросив под ноги монаху его выцветшую синюю тряпку. Но тот сиял: у него в запасе таких танок было, вероятно, десятка три…
Толпа постепенно разошлась, и монах-торговец оказался с Бабыем наедине.
— Ну, что у тебя есть еще?
— Бусы дзи, лама.
— Покажи.
Бабый был уверен, что плутоватый монах непременно подсунет ему китайскую подделку: из окаменевшего помета птиц или черного камня с грубо процарапанными знаками великой тайны. Но торговец протянул
— Как тебя зовут?
— Чампа.
— Ты — тибетец?
— Нет, монгол.
— А почему у тебя тибетское имя? Ты был накорпой в Лхасе?
— Я не дошел до Лхасы, — смутился монах. — Меня остановили стражники, и их доньер приказал мне убираться из Тибета.
— Тебе повезло. Тот, кто обманывает, живым из священной и благословенной страны не возвращается!
— Я был настоящий накорпа, лама! Я хотел видеть Большого Будду и Поталу! Но я был нищ, и стражникам нечем было у меня поживиться…
Бабый кивнул: Чампа не врал — нищему паломнику нечего делать в Лхасе. Он перебирал камни бус и ощущал пальцами их мягкое тепло. Они как бы светились изнутри и в их магических знаках была заключена не меньшая сила, чем в чудесном перстне владыки Шамбалы. Но ведь и монах знает об этом!
— Сколько ты хочешь получить за эти дзи?
— Сто индийских серебряных рупий.
Бабый вздохнул и протянул драгоценные бусы обратно: у него не было и десятой части этой суммы.
— Может, купите ладанку, лама?
— Нет, Чампа. Ладанка мне не нужна. У меня нет талисмана.
Какая-то смутная догадка озарила лицо монаха:
— Вы пришли к сада Мунко, лама?
— Как ты догадался? — изумился Бабый.
— Больше здесь не к кому приходить ученому ламе.
— Да, я прибыл в его дуган. [40] Я ищу Ганджур.
40
Дуган — храм, молельня. Обычно дацан состоял из нескольких Дугана.
— Возможно, лама, вы уже у цели.
Чампа подозрительно долго возился со своими узлами, ему явно не хотелось так просто и глупо расставаться со строгим ламой в красной шапке, который ищет Ганджур. Но он знал старика Мунко из дугана, коли шел к нему на поклон, и это многое меняло.
— Я бы продал вам дзи и дешевле, лама…
— У меня мало денег, и мой путь еще не завершен. Я должен найти Ганджур, чтобы прочесть его! Мы оба — нищие, Чампа. Но у тебя — своя цель, у меня — своя…
— Да, лама, это так… — Он поднял потное лицо, на котором робкая живая улыбка доброты мучительно боролась с мертвой маской жадности и тревоги. Потом он достал из-за пазухи драгоценные бусы и протянул их Бабыю.
Тот принял их недоверчиво:
— Ты согласен продать мне дзи за два нарсанга?
— Нет, лама. Я отдаю их даром. Я хочу, чтобы сада Мунко, к которому вы идете, снова видел буквы…
Добравшись до дугана, Бабый кивком поблагодарил караван-бажи, поднялся на пыльное крыльцо, постучал в тяжелую дверь. Ни звука. Еще не поздно окликнуть Ту-манжаргала, который только рад будет, что в длинном и опасном караванном пути его сопровождает не кто-нибудь из нищих паломников, а ученый лама. Но Бабыю уже надоела его дотошность: жуликоватый начальник каравана так заботился о спасении своей грешной души, что готов был купить себе хорошее перерождение даже за золото. Знать, крепко подпортил свою карму, если боялся сансары! Да и слышал, наверное, что там, в Тибете, его вообще могут лишить грядущих перерождений: отрубить и засушить голову, чтобы Туманжаргал навсегда рухнул в ад черных линий, где его постоянно будут распиливать по частям, сращивать и снова пилить… Да, в Тибете все умеют и все могут!
Неожиданно дверь дугана заскрипела на несмазанных петлях и отворилась, явив старого ламу в изодранном красном халате. В одной руке он держал четки, а другой уцепился за медный крюк, позеленевший от времени и сырости. Заметив, что он излишне пристально разглядывает стоящего неподалеку караван-бажи, Бабый подумал с неприязнью: уж не собирается ли этот дряхлый святоша отправить в Тибет мешок пересчитанных четок, в которых каждый камень — доброе дело?
Будто прочитав мысли гостя, старый лама отвел слезящиеся глаза от караван-бажи, повернулся к Бабыю: