Белый Бурхан
Шрифт:
— Может, и купил. Врать не стану, не обучен в семинарии.
Матвеев усмехнулся: про какую семинарию говорит, если училище закончил? Вот и верь ему…
— А куда уехал тот гость его, не слышал?
— Самого Доможака спросить надобно об том! — фыркнул поп. — Я-то тут при каком таком ряде состою? Я не соглядатай за паствой своей, не на то поставлен и рукоположен… На исповеди тот окаянный Доможак-Федор не был, откуда мне прознать-то? Да и тайна исповеди — свята есть!
— Бросьте, святой отец! — рассмеялся Матвеев. — Какая еще там тайна исповеди! Одно дело делаем, одному государю служим, одно отечество
Сообразив, что выдал Доможака, отец Севастьян вздохнул и осенил себя широким крестом, будто перечеркнулся: я — не я и донос — не мой!
Первым Доможака ударил сам становой. Тот покачнулся, но на ногах устоял. Спросил только удивленно:
— Зачем бьешь, солдат? Почему?
— Гость у тебя был три дня назад?
— Был гость. Почему спрашивал потом? Сперва — бил, а потом спрашивал? Обратна нада!
— Ты мне дурочку не валяй! — пригрозил Матвеев. — Куда твой гость уехал от тебя, зачем, к кому?
— Далеко уехал. Своя дорога. Зачем знать, солдат, его дорога ты?
— Рыбин! Вломи ему, как у нас положено.
Рыбину два раза приказывать не надо. На этот раз Доможак на ногах не устоял — полетел головой вперед мимо попа, тяжело ударился спиной о косяк, свалился у железного шкафа, с хрустом раздавив топшур — подарок Чочуша. Поднимаясь, Доможак отер кровь с лица, с еще большим изумлением посмотрел на Матвеева. Но сказать ничего не успел — Рыбин схватил его за ворот шубы, рывком поставил на ноги, ударил коленом в пах. В глазах Доможака все помутилось от неистовой боли, и он рухнул теперь уже под ноги попу, который торопливо подобрал рясу и отодвинул под стул свои добротные хромовые сапоги.
Матвеев укоризненно покачал головой:
— Плохо, Рыбин Мне надо, чтобы он говорил, а ты уложил его замертво! Силу побереги, Рыбин. Пригодится.
— Оне, ваше скабродье, живучие! — ухмыльнулся рыжеусый детина. — Как, доложу, кошки. Очухается! Вздохнул, будто ветром прошелестел гость-урядник.
— Ничего мы от него не узнаем, только время потеряем Закон гостеприимства — святой закон для азиатов!
«Господи! — с запоздалым раскаянием подумал отец Севастьян — И дернула же меня нелегкая в мирские дела впутаться! Не знаю и не ведаю — вот каков ответ надо было дать сычу… А как откажешься, ежли сам во грехе? И упечет в Соловки, и бородой пол мести заставит! Да и держит сейчас меня при себе зачем? Али какой другой камушек потяжелее за пазухой припас? О, господи! Не тянул бы хотя».
Матвеев повернулся к отцу Севастьяну.
— Куда мог уехать его гость, как полагаете?
— Кто ж его знает? У их везде своя родня понатыкана!
Матвеев стоял над поверженным Доможаком и раскачивался с носка на пятку. Конечно, если Рыбин как следует поработает над ним, то кое-что выколотит… Но Рыбин усерден не в меру и просто-напросто сделает из него ни на что уже негодного инвалида Да и время будет упущено — молва, что Доможака арестовал сам Рыбин, с быстротой молнии обежит степь, и этого Чочуша так спрячут, что его и через десять лет не найдешь!
— Убери эту падаль, Рыбин.
— Слушаюсь!
— Да, — вздохнул урядник снова, — ваша метода дает тот же результат, что и наша! Может, проще послать погоню?
— Куда? — рассердился пристав — К черту на рога? Отсюда у беглеца, если он не дурак, сто дорог! А сколько их у нас?.. Видно,
Поднялся поп:
— Более надобности во мне нету?
— Да-да, святой отец, — кивнул Матвеев, — ступайте. Впрочем, я с вами хотел еще поговорить о кизирских старателях, где вы были недавно с передвижным алтарем и исповедывали их… Потом уж, вечером!
— Господь с вами! — испугался отец Севастьян. — Я токмо грехи отпускал оным червям земным!
— Не только, святой отец. Не только!
Священник переменился в лице и втянул голову в плечи: вот он, тот камень, которого так ждал и боялся! Кто же настукал ему про краденое золотишко, какая бестия посмела?
Глава третья
НЕОЖИДАННОЕ ПОРУЧЕНИЕ
Темный от грязи палец монаха был строго воткнут в небеса, а значит, голос его должен звучать громогласно. Но он пискляв и слышен только в двух шагах.
Раздвинув зевак, Бабый подошел поближе, встал в первом ряду. Его красная шапка внушала почтение, хотя одежды и не блистали роскошью, а веревка, которой он подпоясал халат, когда покидал дацан для странствий, не только потерлась, но и засалилась.
— Владыка Майтрейя сидит сейчас на небесном троне, — говорил монах, все время срывая голос, — ив духовном беспокойстве за грехи мира не сложил ноги, а опустил их вниз и попирает землю! Это ли не знак скорого прихода Владыки Мира? Глядите сами, кто не ослеп, кто умеет читать знаки грядущего, кто идет в него с опаской, но без страха за грехи вольные или невольные в этой жизни своей!..
Монах жестом фокусника сдернул синее покрывало, и все молча уставились на плохо написанную танку [36] с усатым бодисатвой, угадать Майтрейю в котором можно было только по каноническим цветам и магической фигуре мандалы, [37] вписанной зачем-то в правый угол. Но монах сделал вид, что его божественная картина — шедевр мастеров Гандхары.
Бабый смутился, увидев, что монах не только нахально любовался этой дикой мазней, но и, сняв с головы лодку грязно-желтого колпака, отправился собирать мзду за представление. Может, он — жулик, а не монах? Мало ли сейчас всяких подозрительных людей гонят голод и нужда по дорогам?
36
Танка-ламаистская икона, написанная на тонких тканях (преимущественно шелковых) по строго установленным правилам и канонам. Хранились Т. в свернутом виде.
37
Мандала — символическое изображение мира.
Грязно-желтая лодка медленно плыла по кругу и наконец остановилась возле Бабыя. На самом дне тускло поблескивало несколько медных и бронзовых монет. Не дороже простой милостыни оценили спектакль монаха люди!
— Откуда ты? — спросил Бабый строго. — Из какого дацана?
— Из земли, где будет рожден новый Будда — из Бенареса. Это далеко, лама. Это очень далеко!
— Знаю. Зачем тебе деньги? Тебе не хватает милостыни?
— Я хочу построить монастырь, посвященный новому владыке.