Белый Бурхан
Шрифт:
Но, к немалому его удивлению, к Нижнему Дворцу Петергофа подкатили еще две кареты — Плеве и Победоносцева. Придется встречать незваных гостей лично, тем более, что устный вердикт Николая Александровича был строг: министра внутренних дел и обер-прокурора Святейшего Синода принимать незамедлительно и в любое время, отказывая в аудиенции другим министрам и членам Государственного Совета.
И все-таки, пожимая руки высокопоставленных гостей, барон счел обязательным для себя намекнуть на предельную усталость монарха и острейшую необходимость полноценного отдыха для августейшего семейства.
— Да-да! —
А Победоносцев только нахмурился и поджал тонкие губы, вогнав Фредерикса в оторопь.
— Что-то случилось, Константин Петрович? — невинно поинтересовался он, кося глазом в сторону Плеве — может, одно у них дело?
— Россия — большая страна, — проскрипел тот, — ив ней, барон, непременно что-нибудь случается!
Обменявшись коротким взглядом с Плеве, Фредерикс пожал плечами коли раздельно докладывать, пусть будет раздельно… Проводив министра двора полупрезрительным взглядом, Победоносцев вяло поинтересовался:
— Сдвинулось наше с вами дело по бурханам, Вячеслав Константинович? Вы ведь его будете докладывать государю.
— Более того! — улыбнулся Плеве. — Я бы почел его совершенно поконченным, если бы не одно «но»…
Закончить фразу министр не успел — Фредерике торжественно объявил, что государь не возражает выслушать фон Плеве. Победоносцев резко отвернулся к окну — такого еще не случалось, чтобы поперек духовного император проложил дорогу суетному! Может, этот старый лис решил доложить только о Плеве, умолчав о нем, Победоносцеве?
Барон даже не смотрел в сторону обер-прокурора, делая вид, что занят собственными ногтями. Напрасно, милейший! Пока солнце взойдет, роса глаза выест!
«А может, простить Никандра Попова? — злорадно подумал Победоносцев. Пока солдатня Плеве будет себе у государя медали выпрашивать, я своему человеку звезду на рясу прикручу!»
— Прелюбопытно! — улыбнулся Николай Александрович, терпеливо дослушав доклад Плеве до конца. — И что же вы намереваетесь делать дальше с этими бурханами, Вячеслав Константинович?
— Главный из них будет взят на китайской территории в Урумчи, куда он сбежал, хан Ойрот окружен и заперт в горах… Далее мы намерены отдать суду присяжных всех виновных, особенно строго надобно судить Чалпанова как колдуна и возмутителя умов тамошних калмыков! [209]
Николай Александрович удивился:
— А что, разве в законах Российской Империи имеется подобная статья? И что же она гласит?
— Статья 938 «Уложения о наказаниях» предусматривает каторжные работы за колдовство или нечто ему подобное!
209
Чет Челпанов и его товарищи были обвинены не в «колдовстве», как таковом, а в возбуждении неповиновения властям, нарушении законов империи и в «членовредительстве», нанесенном якобы инакомыслящим и сборщикам налога (Статьи 938, 13, ч. 1 и ст. 1542 Уложения о наказаниях). По всем обвинениям бурханисты были оправданы судами и первой, и второй инстанций.
— Прелюбопытно.
Император
— Я полагаю, Вячеслав Константинович, остальные виновники мятежа тоже будут вами словлены?
— Всенепременно! — вытянулся Плеве.
— Отчего же вы их не словили тотчас?
Вопрос показался Плеве опасным, тем более, что им с Лопухиным не был учтен. Очевидно, своим докладом они заинтересовали императора больше, чем сами того хотели.
— Горы, ваше императорское величество! Дикие места.
— Да, там горы, — кивнул Николай Александрович. — Я помню. Мне как-то писал об этом Булавас… А что по этому делу решает Константин Петрович? В таком бунте вы не могли не держаться у его руки… Впрочем, я у него про то сам как-нибудь спрошу.
Император прошел к столу, что-то написал на титуле, протянул бумаги Плеве:
— Как только словите всех бурханов, доложите мне об этом повторно, Вячеслав Константинович.
— Благодарю, ваше императорское величество! Непременно.
Плеве четко повернулся кругом и вышел, аккуратно, как величайшую драгоценность, прикрыв дверь императорского кабинета. Только здесь, в приемной, он позволил себе приоткрыть папку и взглянуть на высочайшую резолюцию. На титуле, поверх формулы предназначения, читалось одно-единственное слово, выписанное легко и свободно, хорошо читаемым почерком: «Прелюбопытно».
Поняв, что доклад министра внутренних дел может встревожить государя и явиться поводом, чтобы отложить каникулы, Победоносцев вернулся в карету, провожаемый недоуменным взглядом Фредерикса.
«И понесла меня нелегкая вчера в Андреевский собор! — мрачно думал Константин Петрович, ломая пальцы тонких рук, тронутых восковой старческой желтизной. — Уж лучше бы дома отлежался с грелкой на боку!.. Неспроста примета есть: послушаешь бесноватого Иоанна — три дня всякое дело из рук валиться будет. Так оно и есть…»
Рыкающий бас Иоанна Крондштадского до сих пор стоял в ушах Победоносцева, заставляя повторно испытывать то стыдливо-испуганное состояние души, что пришлось пережить там, под сводами уже два десятка лет знаменитого на весь Петербург собора:
— Вы, падшие в блевотину свою! Вы, мраком страстей и вожделений гнусных опутанные! Вы, тенями бродящие, а не скалою стоящие над мразью смертной! Снимите пелену с глаз своих бесовских и воззритесь, перестав быть слепцами, не вознесся Христос — на земле он! Зрит самолично и вершит суд свой на земле каждодневно, и казни его, готовящиеся исподволь, совершающиеся ныне в тайных казематах, и будущие казни, жаждущие греховных душ, страшнее огневых, серных и смрадных валов ада! Да вострепещет ваша душа, властолюбием и златолюбием испоганенная, ныне, присно и во веки веков!